– Я уверен, что ты не забудешь о том, кем был ранее, даже если рядом не будет меня. Знаешь ли почему? Потому что это невозможно! И в этом тебе помощи нет. Но ты мог бы помочь сам себе, принимая все так, как оно есть. Но для этого надо обладать исключительной силой. И теперь разберись, есть ли она у тебя.
На этом разговор был окончен. Баица уважал искренность Лалы Мустафы, но понимал, что тот никогда не станет его союзником, а может, навсегда останется для него врагом. Пусть так. По крайней мере, опасаясь возрастающего влияния Баицы, он будет менее открыто и не так громко подстрекать других. По крайней мере, Лала побоится передать содержание их разговора, особенно придворным иного происхождения – достаточно того, что все узнали о том, что он состоялся.
Важнее всего было то, что Баица угадал суть проблемы, с которой жил Лала Мустафа-паша. Тот не мог забыть о любви, внимании и мудрости, с какой Баица Соколович наставлял его, такого молодого, наукам в едренской школе – от физической защиты собственной жизни до того, как не потерять самого себя. Баица был у всех слишком на виду, он стал неприятным свидетелем того, каковым он был на самом деле. Вероятно, именно это заставляло его чувствовать себя человеком, которого в любой момент можно было обвинить в проступке, о котором знал только он – виновник.
Но Баица никого не винил, скажем, за то, что человек поменял или не изменил свою веру. Он мог критиковать любого за нечистые помыслы, но только не сами поступки. Помимо насильственного изменения веры, определившего его судьбу, оставалось еще множество причин, примеров и способов, которыми османы весьма ловко пользовались, обращая сербов в ислам. Это было удивительно, потому что сопротивление сербов было самым сильным и самым упорным. Но захватчики поняли, что легче всего получить как можно больше союзников мирным, а не военным путем. И в самом деле, оказалось, что с сербами легче бороться исламизацией, а не оружием. В этой войне они использовали все, кроме убийств: шантаж разного рода – от материального до морального, подкуп – от взяток до освобождения от налогов, от предоставления мелких привилегий до предложения высоких постов. Приняв иную веру, многие сербы потянули за собой в ислам родню и приятелей. Турки знали, что именно так будет легче и быстрее вовлечь в ислам других сербов, потому что внутри своей общины им гораздо легче или объединяться, или, напротив, раскалываться. Османам это нравилось: сербы работали вместо них, результаты были налицо, и они, оберегая своих соплеменников, оставляли среди покоренных сербов минимально необходимое число турок. Сербов тоже устраивало это, потому что они оставались среди своих, а насколько эти «свои» были действительно своими – совсем другой разговор. Многие из тех, что не переселились в Турцию, считали себя, так сказать, такими же, какими они были до перехода в ислам. А те, кто не согласились поменять веру, переносили их все-таки легче, чем настоящих османов. Ведь они помнили, что и те когда-то были своими. Правда, хватало и упрямых сербов, которые иногда семьями, а иной раз и в огромном количестве избегали принятия чужой веры и покидали родные края. Так, кочуя, они сопротивлялись туркам. Но чем активнее, разнообразнее и длительнее было это сопротивление сербов, упрямство противоположной стороны тоже становилось все эффективнее. Из всех народов, находившихся под османским игом, исламизация сильнее всего коснулась сербов, где бы те ни проживали. Понятное дело, если учесть, что сербы были самым многочисленным порабощенным христианским народом в Европе.
Я трепетал от мысли о том, буду ли когда-нибудь вознагражден открытием многоязычного словаря, который однажды показался мне всего лишь порождением собственной фантазии. Для меня важнее всего было понять, каково это – самому стать свидетелем того, что могло выглядеть, с одной стороны, как выдумка, а с другой – как настоящее, великое и к тому же научное открытие. Такая дихотомия не удивляла меня: с подобным явлением я сталкивался и прежде. На собственной шкуре почувствовал, что нельзя недооценивать любительство.
Вот пример.