Хамам «Балкания»

Когда я приступил к изучению всемирной и югославской литературы, в то время официально существовавшей, то между мной и сербской средневековой литературой родилась необычная и совершенно неожиданная для меня любовь. Волею образовательной системы, но никак не по личному выбору я был так называемым англофонным школьником, в связи с чем на кафедре сербской средневековой литературы у меня возникли серьезные проблемы, потому что для изучения оригинальных текстов у меня не было необходимой предварительной языковой подготовки. Чтобы понимать тексты, написанные на церковнославянском или на каком-либо другом варианте древнего сербского языка (русско-славянский), следовало выучить старославянский язык. А чтобы выучить его, неплохо было бы овладеть русским. Итак, все было против меня. Но мое любительское увлечение чтением древних текстов (возникших в XII веке и позже), переведенных на современный сербский язык, не утихало. Так я с добросовестной помощью профессора Джордже Трифуновича продолжил заниматься этим делом. Я читал, изучал и писал тексты и в один прекрасный момент был страшно удивлен! Профессор Трифунович пригласил меня на беседу в свой кабинет, поскольку я накануне передал ему семинарскую работу на тему «Диалогические формы в “Житии святого Савы”» Феодосия Хиландарского (конец XIII века). Я был уверен, что, будучи весьма строгим профессором, в беседе он укажет мне на серьезные недостатки в работе или же в лучшем случае вернет ее на доработку. Но нет! У него даже не было ее под рукой! Он вызвал меня, чтобы сообщить о том, что она находится в редакции журнала «Язык и литература» Сербской академии наук и искусств и вскоре будет там напечатана! И не потому, что она была хороша, а потому, что была революционной! А почему? Да потому что я, работая над формами диалога, открыл корни драмы сербской литературы! Я не поверил в это. Хотя я и был зеленым студентом, все равно не согласился. Я задал профессору много вопросов, но до сих пор помню один, на который не получил ответа: «Но разве такое возможно при наличии десятков живых великолепных специалистов по древней сербской литературе, тем более после многовекового ее изучения?» Но я был вынужден поверить в свое открытие, после того как журнал вышел в свет, а в нем была напечатана моя работа. После того как многие начали похлопывать по девятнадцатилетнему плечу. После того, как меня по окончании факультета пригласили остаться на кафедре ассистентом. Я отказался. Но сохранил право на любовь к предмету и право на цитирование работ своего блистательного профессора. И на чтение древней литературы. И на любительское чутье.

Это ретроспективная убежденность. Но она доказывает, что иногда любительские предположения бывают правильными. В том числе и мои. Вероятно, тогда любовь и детская наивность сохраняются в неприкосновенности. Мой средневековый двойник сказал бы: так бывает, когда поют из тьмы.

Вот продолжение.

Пока я в январе 2008 года сидел в квартире-студии, предоставленной мне как стипендиату одного из австрийских фондов, и подводил к завершению последние главы романа о временах общей сербско-турецкой истории, рассказ о поисках «моего» словаря развивался своим чередом. Его единственный существующий экземпляр как-то незаметно переселился из библиотеки Айя-Софии в библиотеку Сулеймании. Словно Истанбул не пожелал сразу открыть мне тайну. Так что на мой вопрос об этом словаре (знает ли он что-нибудь о нем?), заданный мною тогда, даже Памук не смог ответить. Только на него! На все остальные – ответил.

А потом последовало несколько телефонных звонков из Белграда. Звонил господин Сава Анджелкович, сделавший это открытие, специалист во многих иных областях, но влюбленный в Истанбул и историю. Он информировал меня о каждом этапе путешествия посылки, которую мне давно следовало получить: копия рукописи поначалу пропала в Сараево, вновь сделана «с источника»… выслана из Стамбула, прибыла в Ниш… теперь в кабине какого-то грузовика на пути в Белград… (он опасался, как бы «неграмотный шофер не положил ее у обогревателя, где CD-диск может деформироваться!»). Он спрашивал, не послать ли ее мне в Кремс, в Австрию? Нет, мы разойдемся. Я вскоре возвращаюсь в Белград.