Хамам «Балкания»

Баица засомневался в себе как в воине. Это никак не было связано с непрактичным самодовольством. Он понял, как важно для османов показать себя способным воином. Личный пример! Он запомнил это. Хотя ему и нелегко было прийти в себя из состояния хотя и частичной, но все-таки явной опалы и обрести волю к новым победам. Но это было вполне возможным: в итоге где-то там, вдалеке, его ожидало полное прощение властелина.

Между тем именно благоволение султана к Баице стало для некоторых пашей, аг и беков в отдельных районах Румелии причиной презрения к этому паше как к воину: они все еще руководствовались принципами воинской жестокости, которая не признавала ничего, кроме собственной силы. По этой причине они считали Мехмед-пашу мягкотелым придворным любимчиком, которому при любой возможности следовало показывать, что такое суровая отвага и внушение страха врагу. По этой причине некоторые османы в Боснии и Венгрии, едва дождались смены сераскера, уже зимой 1552 года, не дождавшись ни сборов, ни тем более приезда нового предводителя похода, по собственной инициативе начали завоевывать и грабить. И что было хуже всего для Баицы – добились в этом успеха, а также похвалы от вновь назначенного сераскера Ахмед-паши. Это молчаливо дозволенное игнорирование беглербега стало для них способом поиздеваться над Баицей, потому что под его предыдущим командованием они не могли развернуться, как им того хотелось. Но, дав волю своим чувствам, они явно переборщили; им не хватило ума разобраться в сдержанности султана, равно как они не учли того, что еще не раз могут оказаться во время походов под командованием Мехмед-паши. И слишком дорого им обошлось забвение того факта, что Баица остался румелийским беглербегом, то есть продолжал быть их начальником в мирное время. Все они тоже были нужны султану и великому визирю, но только в той степени, в какой служили для достижения поставленных целей, иной раз временных. Как ни крути, ни верти, они были наивными. Но это не означало, что их следует пожалеть. Напротив. Как бы грубо это ни звучало, они слишком рано начали ликовать над чужим израненным телом, увидев в нем желанный труп. И ошиблись. Потому что после каждого похода, или войны, наступает мир. А вместе с ним возвращался и беглербег Румелии Мехмед-паша Соколлу, он же Баица Соколович. И тогда никто не мог угадать, какое из этих имен для них опаснее всего.

Султан и великий визирь не стеснялись репутации, которой прежде в румелийских государствах пользовались османы, – жестокие завоеватели и плохие переговорщики. Но они поняли, что времена тоже меняются. И что к существующему ужасу, который они сеяли оружием, можно добавить переговорный процесс. Они признавались друг другу в том, что похвалы в адрес Мехмед-паши им весьма приятны. К тому же они пришли в Румелию для того, чтобы в ней остаться. И пребывали в ней достаточно долго для того, чтобы даже не возникал вопрос о сроках их ухода оттуда. Напротив, существовали планы проникновения в самое ее сердце. Завоеваниям не было видно ни конца ни края. Но великие походы и долговременные планы требовали перерывов и отдыха, различных подходов и решений, стратегии, которая вводила бы противника в заблуждение и держала его в постоянном напряжении даже тогда, когда перед ним не стояла в полной готовности огромная армия.

Для осуществления подобных планов Мехмед-паша им подходил идеально. Он мог быть тем самым, часто используемым и очевидным орудием, с которым было трудно бороться: данное слово могло обязывать, но не обязательно было исполнять его. Румелийский беглербег уже начал поднимать в цене империю: неверные желали иметь с ним дело, пытаясь сторговаться, а то и обмануть его. Но и Мехмед-паша не строил иллюзий. И он подобный подход использовал для тех же целей, но при этом рассчитывал на то, что победить должен лучший. Следовательно, ловкость могла одолеть проницательность. Поначалу этого Баице вполне хватало. Он еще не мог открыто признаться в том, во что в глубине души верил: в борьбе понятий «слово» – «меч» преимущество было на стороне «слова».

Ему не оставалось ничего иного, как при такой своей убежденности смириться и попытаться обуздать нетерпение. Он размышлял так: если окажется, что он на самом деле обладает способностями, за которые все прочие так или иначе ценят его, то эти способности он не утратит. И потому он должен поработать над теми чертами, которых, по мнению многих, у него нет, или же они в нем недостаточно развиты, или к которым он не питает особой склонности. А поскольку дело касалось особенностей поведения, которым можно обучиться, он решил сделать их новыми чертами своего характера. Может, кто-то и захочет обманываться насчет разнообразия своих способностей, но при этом не следует забывать, ради чего их стоит использовать, какой цели можно добиться с их помощью и каким из них нельзя давать полную волю. Он не хотел изменить себя. Это было невероятно трудным заданием: стать другим, сохранив себя.