Хамам «Балкания»

Понятно, что в акустике просто отразился талант автора. А он у него был, да еще какой. Впрочем, достаточно сравнить визуальную монументальность Юридического факультета с небольшим домом Михаила Петровича Аласа[52] (1868–1943) на Косаничевой площади, которую Баялович выстроил по частному заказу в 1910 году. Не глядя на колоссальную разницу в размерах, дом этого знаменитого математика, предтечи кибернетики, создателя вычислительной техники (и рыбака, о чем свидетельствует его прозвище), весьма скромен, но есть в нем одна деталь – исполненное архитектором пожелание заказчика, благодаря которому этот дом прославился в Белграде. (Можно даже сказать, что позже и Белград стал знаменит благодаря этой «детали».) Скромный и достойный фасад украшает малюсенький балкончик, единственное требование, предъявленное архитектору, – во всем прочем он получил полную свободу – чтобы с него можно было видеть реку Саву. Этот самый красивый балкончик города вдохновил волшебника математики на написание путевых заметок и тем самым отблагодарил литературой архитектора за подаренный ему вид, окруживший музыку стенами и крышей.

И наконец вот слияние всего.

В 1970 году в рамках уже существовавшего этнозвука (который тогда еще не назывался таковым) появилась долгоиграющая пластинка, весьма странная, в основном посвященная року, но тем не менее особая. Необычен был и главный солирующий инструмент – арфа. Да еще какая! Вновь рожденная в XX веке кельтская арфа. По сравнению с известной, стандартной, она была значительно меньше. Струны у нее были металлические. Хотя ее обладатель говорил, что создатель этой арфы – его отец – струны чаще всего делал из конского волоса. Однако металлические струны обеспечивали более длительное и сильное эхо. Этот композитор и исполнитель приехал из Франции, точнее, из Бретани. Его звали Алан Стивелл, а пластинку – «Reflets». Музыка же была райская! Меня охватило естественное стремление узнать, чем вдохновлялся Стивелл (а также откуда взялась эта арфа и другие инструменты, которыми он пользовался).

Шли годы, и Стивелл (творческий псевдоним, на бретонском – старый фонтан) продолжал записывать новые пластинки, такие же великолепные. Время текло, он становился все известнее, зал белградского Коларца продолжал принимать всемирно известных музыкантов… И вот в один прекрасный день 1983 года в этом самом зале со своей кельтской арфой и музыкантами сопровождения появился и Алан Стивелл. Я был безмерно счастлив и пребывал в убеждении, что весь Белград наслышан об этом. Но вот на тебе – зал был, как это говорят, неплохо заполнен, но не битком набит. Я не мог понять этого. Однако концерт превратился в настоящую нирвану! Алан был в ударе. Пел он на бретонском, гэльском староирландском, французском и английском. То есть на кельтском, если бы таковой существовал как единый объединяющий язык бывших панкельтских земель, племен и народов. За плечами у него уже были десятки альбомов, концерты в парижской «Олимпии» и на Дублинском стадионе. И потому я гордился тем, что в таком маленьком пространстве, каким был зал Баяловича, он звучал великолепно. Не следует забывать, что для музыки того периода куда привычнее были концерты на открытых пространствах. Да, тогда массами владел рок. Good for rock. Good for masses.

Моя юношеская мечта была неким образом связана со Стивеллом; но все, что касалось его, словно требовало паузы длиной в десятилетие…

Тогда я мечтал поговорить с ним. Мое желание осуществилось несколько лет спустя, в начале девяностых, в самом сердце Бретани, в Ренне. Начало этого приключения обладало всеми элементами тайны, заговора, заметания следов, сокрытия, встреч в таинственных местах… Не из-за Стивелла, но из-за слияния наэлектризованной политической атмосферы во Франции (и не только в ней) и самой природы поведения и поступков известного числа бретонцев, с которыми я тогда был знаком.

Экстремизм. Новый национализм. Сепаратизм. И много еще чего.