Хамнет

Элиза решила ограничиться упоминанием о том, что люди говорили о той девушке. Что она настоящая дикарка и насылает проклятия на людей, что она может вылечить любую болезнь, но может и наслать ее. На днях она подслушала, как кто-то заявил: «За то, что мачеха отняла у нее сокола, она наслала на нее проклятье, и ее лицо покрылось белыми прыщами. И вообще, говорят, от одного ее прикосновения может скиснуть молоко».

Слыша такие заявления, сделанные в ее присутствии прохожими на улице, соседями или покупателями их перчаток, Элиза не притворялась, что ничего не слышала. Она замирала или останавливалась как вкопанная. И устремляла изумленный невинный взгляд на разносчика сомнительной сплетни (она знала, что обладала обезоруживающим взглядом, и ее братец довольно часто говорил ей: «Неотразимая сила твоего взгляда явно связана с невинной чистотой глаз, особенно когда ты изумленно распахиваешь их и становится видна радужка»). Пусть ей пока всего тринадцать лет, но ростом она опередила свой возраст. Девочка таращилась на сплетников достаточно долго, вынуждая их опустить глаза и смешаться от стыда, осознав ее смелость и суровый безмолвный укор. Внезапно она поняла, что молчание порой обладает великой силой. Как раз молчанию брату не удалось научиться.

— Я слышала, — продолжила она с обдуманной сдержанностью, — что вы ходите вместе гулять. После твоих уроков. Правда?

— И что с того? — не глядя на нее, буркнул он.

— По лесу гуляете?

Он пожал плечами с неопределенным видом.

— А ее мачеха знает?

— Да, — сразу, слишком быстро ответил брат и, помедлив, добавил: — Не знаю.

— А что, если…

Элиза задумчиво умолкла, сочтя свой вопрос слишком неловким; сама она имела смутное представление о том, что он может означать и какие важные действия или последствия может повлечь за собой.

— А что, если вас кто-то увидит? Пока вы гуляете там?

— Ну и пусть увидят. — Он опять пожал плечами.

— И тебя не останавливает такая мысль?

— С чего бы?

— Братец… — начала она, — тот овечий фермер. Разве ты не видел его? Он же такой здоровенный. Что, если он решит…

— С чего это ты так беспокоишься? — удивился брат, махнув рукой. — Он почти всегда пропадает на пастбищах со своими овцами. За все время, что я ходил в «Хьюлэндс», мне ни разу не довелось столкнуться с ним.

Скрестив руки, она вновь искоса глянула на скомканные бумажки, но не смогла понять смысла написанных на нем строк.

— Сомневаюсь, известно ли тебе, — робко заметила она, — что люди говорят о ней, однако…

— Мне известно, что о ней говорят, — отрывисто бросил он, прервав сестру.

— Многие утверждают, что она…

Он резко выпрямился и внезапно покраснел.

— Все это вранье. Полное вранье. Меня удивляет то, что ты придаешь значение такой пустой болтовне.

— Извини, — удрученно воскликнула Элиза, — но я просто…

— Все это вранье, — продолжил он, словно не слышал слов сестры, — распространяла ее мачеха. Она так завидует ей, что извивается как змея, лишь бы…

— Я испугалась за тебя! — закончила она.

— За меня? — Озадаченный, он пристально взглянул на сестру. — Но почему?

— Потому что… — Элиза помедлила, пытаясь упорядочить свои мысли, анализируя все слухи, — потому что наш отец никогда не согласится на это. Ты сам знаешь. Мы же в долгу перед той семьей. Отец даже никогда не упоминает их имени. А еще из-за того, что болтают о ней. Сама я не верю этому, — поспешно добавила она, — конечно, не верю. Но все-таки мне тревожно. Говорят, что ничего путного из этой вашей привязанности не выйдет.

Словно подкошенный, он опять плюхнулся на тюки с шерстью и закрыл глаза. Брат вдруг весь задрожал, но Элиза не поняла, то ли от ярости, то ли от иного возмущения. Они долго молчали. Потом она вспомнила, что еще хотела спросить, и подалась вперед.

— А у нее правда есть сокол? — с новым интересом прошептала она.

Он открыл глаза и поднял голову. Брат и сестра посмотрели друг на друга.

— Есть, — ответил он.

— В самом деле, совсем ручной? Я слышала, но не знала, можно ли верить…

— У нее живет пустельга, а не просто сокол, — порывисто произнес он, — она сама воспитала ее. А научил ее один священник. У Агнес есть специальная перчатка, и птица срывается с нее точно стрела и улетает в лес. Уверен, ты еще не видела ничего подобного. Она совершенно меняется в полете… можно подумать, что это два разных создания. На земле пустельга выглядит очень скромно, совсем не так, как в полете. А по зову Агнес птица возвращается и, полетав вокруг огромными кругами, стремительно и точно садится прямо на перчатку.

— Может, она и тебе разрешала? Надеть ее перчатку и поиграть с этим соколом?

— Пустельгой, — поправил он и кивнул, едва не просияв от гордости, — разрешала.

— Как бы мне хотелось, — вздохнув, еле слышно прошептала Элиза, — увидеть ее.

Он глянул на сестру, потер подбородок испачканными кончиками пальцев.

— Может быть, — произнес он, словно размышлял вслух, — когда-нибудь я возьму тебя погулять с нами.

Элиза пригладила платье, расправив смявшиеся складки. Ее охватил восторг, смешанный со страхом.

— Правда?

— Конечно.