Хамнет

Агнес осторожно опустилась на землю. На сухую хвойную подстилку под шатром корней поваленного дерева. Она почувствовала приближение нового приступа боли, омрачающего все точно надвигающиеся грозовые тучи. С трудом дыша, она повернулась, припала к земле и, зная, что надо за что-то держаться, ухватилась руками за древесные корни. Несмотря на тиски мучительной боли, вытеснявшей все мысли, кроме той, когда же муки закончатся, она осознала, что схватки стали сильнее. А их усиление означало приближение родов. И еще большие муки. Вскоре у нее уже не будет времени передохнуть и собраться с силами. Это означало, что необходимо вытолкнуть из себя то, что готово выйти.

Она видела, как рожали женщины. Ей вспомнилось, как рожала ее мать: Агнес видела те роды из коридора, а потом слышала их со двора, куда выпроводили ее и Бартоломью. Она помогала при родах Джоан, принимала своих братьев и сестер, едва они появлялись в этом мире, вытирала их рты и носы от родовой слизи и крови. Она видела, как рожали соседки, слышала, как их крики превращаются в истошные вопли, улавливала исходящий от новорожденных кисловато-медный запах. Она видела, как рожают детенышей свиньи, коровы и овцы; именно ее звал отец, а потом и Бартоломью, когда возникали сложности с рождением ягнят. Именно ее тонкие женские пальцы могли проникнуть в тот узкий, жаркий и скользкий канал и развернуть правильно мягкие копытца, покрытые слизью носы и прилипшие ушки. И она знала, предчувствовала как обычно, что ее роды завершатся благополучно, они с ребенком выживут.

Ничто, однако, не могло подготовить ее к беспрестанной усиливающейся боли. Это было сродни попыткам устоять под ураганным ветром, или плыть против течения по полноводной реке, или пытаться поднять рухнувшее дерево. Никогда еще она не чувствовала себя такой слабой, такой уязвимой. Она привыкла считать себя сильной личностью: могла успокоить и подоить корову, могла перестирать гору белья, могла носить на руках маленьких детей, перетаскивать тюки со шкурами, ведра с водой и охапки дров. У нее жизнестойкий и здоровый организм: под гладкой кожей скрывались очень крепкие мышцы. Однако сейчас требовалось нечто иное.

Ее ожидало иное переживание. Оно смеется над ее попытками овладеть им, подчинить его, возвыситься над ним. Оно само, боялась Агнес, способно овладеть ею. Оно может задушить и утопить ее своими водами.

Подняв голову, она вдруг увидела на другом конце поляны серебристый ствол и изящные заостренные листья рябины. И тогда, несмотря на все свои страхи, она улыбнулась. Она мысленно произнесла это слово — рябина, рябина — четко и медленно, по слогам. К осени ее ягоды покраснеют, их настой помогает при желудочных болях и хрипах в груди; если посадить рябину около дома, то она будет отпугивать злых духов от его обитателей. Говорят, что первую женщину сотворили из ее ветвей. Такое имя дали и ее матери, хотя отец никогда не называл ее так; духовный пастырь назвал ей настоящее имя матери, когда она спросила его об этом. «Ветви леса…»

Агнес уперлась руками в землю, встала на четвереньки, как волчица, подчиняясь очередному приступу боли.

* * *

Он проснулся во флигеле на Хенли-стрит. Полежал немного, глядя вверх на бордовый балдахин. Потом встал, подошел к окну и выглянул на улицу, рассеянно почесывая бороду. Сегодня днем ему предстояло дать два урока латыни в городских домах; они нагоняли на него удушающую тоску, такой же удушливой неизбывной тоской несет от зловонной разлагающейся туши. Сонные глаза мальчиков, скрежет палочек по грифельным доскам, перелистывание мятых букварей, бесконечная литания глаголов и союзов. Утром ему придется помогать отцу с доставками и сборами. Он зевнул и, упершись лбом в деревянную раму, тоскливо наблюдал, как мужчина упорно пытается сдвинуть с места упирающегося осла, какая-то женщина тащила за шиворот хнычущего ребенка, в другую сторону пронесся мальчишка с охапкой дров.

«Неужели мы навсегда останемся в этом городке? — подумал он. — Неужели мне не суждено увидеть мир, побывать в других городах?» Больше всего в жизни ему хотелось бежать отсюда с Агнес и ребенком, бежать как можно дальше. После свадьбы он думал о начале другой, более свободной и значимой жизни, мужской жизни, однако же сейчас лишь одна стена отделяет его от реалий отрочества, от его семьи, отца, от капризов и вспышек его буйного нрава. Он понимал, разумеется, что им необходимо дождаться здесь рождения ребенка, что ничего нельзя предпринять до благополучного разрешения от бремени. Но сейчас, когда это время приблизилось, он ничуть не продвинулся в своих планах бегства. Мог ли он сбежать? Неужели они так и будут жить в этом тесном флигеле, под боком родительского дома? Неужели у них нет выхода? Агнес говорила, что он должен…