Хамнет

Сам юнга, уже едва не рыдая, пытался удержать свою новую подружку. Ему удалось ухватить ее за верхнюю лапку, под руку попался ее покрытый шерстью локоток, но через мгновение хозяин резко дернул цепь, вырвав обезьянку от парня, и она с визгом упала на мощеные плиты причала, кое-как встала и, скуля, поковыляла на цепном поводке за своим мучителем.

Потрясенный, юноша смотрел вслед сгорбившемуся животному, быстро ковылявшему на задних лапах в попытке догнать хозяина и ослабить натяжение цепи. Он смахнул слезы со щек, вытер глаза, чувствуя себя ужасно одиноким и жалея об упущенной возможности уговорить этого торговца просто отдать ему животное. Ведь обезьянке хотелось быть с ним: разве это не понятно с первого взгляда?

Однако парень не знал — не мог знать, — что обезьяна оставила ему кое-кого в наследство. В суматошной возне она сбросила на него трех своих блох.

Одна из блох упала незамеченной на причал, где юнга случайно раздавил ее подошвой своего башмака. Вторая осталась пока в рыжеватых волосах парня и теперь пробиралась к макушке. Пока он расплачивался в трактире за большую бутыль местного пива, блоха — в стремительном прыжке — перелетела с его лба на плечо трактирщика.

Третья из обезьяньих блох осталась там, куда упала, в складке красного шейного платка парня, подаренного ему дома его возлюбленной.

Позже, к вечеру, когда юнга вернулся на корабль, пообедав приправленными специями орехами и странным пирожком в виде лепешки, он принялся играть со своей любимой корабельной кошкой, узнав ее по белой шерсти и полосатому хвосту. Взяв любимицу на руки, он прижал ее к шее, и блоха, почувствовав близость своей новой хозяйки, переместилась из шейного платка парня в молочно-белый мех кошачьей шеи.

Эта кошка почувствовала себя плоховато и с безошибочным кошачьим выбором тех, кто ее не любит, на следующий день решила полежать на новом месте, в гамаке того самого мичмана. Когда мичман в тот же вечер пришел к своей подвесной койке, то с проклятьями обнаружил там это уже сдохшее животное, вытащил его бесцеремонно и швырнул в другой конец тесного кубрика.

Четыре или пять блох, одна из которых раньше жила на обезьянке, остались в гамаке, где лежала кошка. Шустрая обезьянья блоха была исполнена решимости успешно выжить в земном мире. Попрыгав и поскакав по храпевшему мичману, она устроилась в его теплой и влажной подмышке, где вволю насосалась драгоценной, богато сдобренной алкоголем кровью моряка.

Три дня спустя, когда корабль, миновав Дамаск, уже взял курс на Алеппо, рулевой зашел в каюту капитана и доложил, что мичман приболел и отлеживается внизу. Не отрываясь от изучения карт и показаний секстанта, капитан кивнул и тут же выбросил из головы это сообщение.

На следующий день, когда он вышел на верхнюю палубу, ему сообщили, что мичманом овладело бешенство, изо рта у него идет пена, а голова скособочилась от опухоли на шее. Хмуро выслушав очередной доклад рулевого, капитан приказал корабельному врачу навестить больного. Поохав, рулевой добавил, что некоторые из корабельных кошек, похоже, сдохли.

Оглянувшись, капитан посмотрел на рулевого. На лице капитана отразились беспокойство и досада.

— Кошки, говорите? — Рулевой почтительно кивнул, опустив глаза. — Очень странно. — На мгновение задумавшись, капитан, щелкнув пальцами, показал в сторону моря: — Выбрасывайте их за борт.

Всех трех сдохших кошек связали хвостами и выбросили в Средиземное море. Высунувшись из люка на палубу, юнга проводил их взглядом, вытирая глаза концом своего красного платка.

Вскоре они пристали к причалу в Алеппо, где выгрузили основной груз гвоздики и часть закупленных кофейных бобов, а несколько десятков крыс сами сбежали на берег. Судовой врач постучал в капитанскою каюту, где капитан со вторым помощником обсуждали погодные условия и стратегию дальнейшего плавания.

— Вот и вы, — сказал капитан, — ну как там наш приболевший… мичман?

— Умер, сэр, — ответил врач, почесав голову под париком и подавив отрыжку.

Капитан, нахмурившись, оценил состояние врача, отметив скособоченный парик и сильный запах рома.

— По какой причине?

Врач, в основном поднаторевший в качестве костоправа и зубодера, возвел глаза к низкому, обшитому досками потолку каюты, словно пытался найти там нужный ответ.

— Лихорадка, сэр, — изрек он с пьяной решимостью.

— Лихорадка?

— Вероятно, особый вид африканской лихорадки, — туманно пояснил он, — таково мое мнение. Он весь покрылся черными пятнами, понимаете, на руках и ногах, и также в более интимным местах, о которых неудобно упоминать здесь, в этом благоприятном для здоровья месте, и посему, в силу необходимости, я сделал вывод, что он заболел, должно быть, где-то…

— Ясно, — оборвал его капитан, отвернувшись от врача и воззрившись снова на карты, — он счел, что узнал все необходимое.

— Сэр, — прочистив горло, сказал второй помощник, — придется организовать морские похороны.