Хамсин

Возле магазина «Naf-Naf», что на площади Льва Толстого, ходили по-летнему одетые люди. В моде были все оттенки фиолетового. От баклажана с сиренью до лаванды и лилового. То там, то здесь выныривали характерные рукава и кеды. Августовское солнце дуло на перекрестке ягодный коктейль. Лениво двигалась реклама со стороны проезжающего автобуса. Было воскресенье, и по земле топал замедленный уикенд.

Лада очень любила обувь. Этим летом у нее так отекали ноги, что она покупала уже третью пару босоножек на самой плоской подошве. В магазине она вдруг услышала запах врага. Как африканка, живущая в дикой природе, уловила запах человека, прошедшего по тропе несколько часов назад.

А потом возникла Димкина спина наискосок. Он стоял возле яркой девушки, которая примеряла модные босоножки с вогнутым каблуком. На них было слишком много декора. Рядом валялась пара с широкой лентой, которая завязывается вокруг лодыжки, как пуанты. Видимо, это предложение Лебедева было отвергнуто, как слишком скромное.

Ника посмотрела на нее свысока глазами, полными счастья. Лада ей стойко ответила. Глазами, полными чуда. С перепуганного Димки сошло лицо, и Лада поспешила на улицу, прикрывая двумя руками свою дочку.

Она шла и искала глазами церковь. Хотела помолиться, но только чтобы обязательно были витражи. Чтобы читать «Богородице Дево, радуйся» на каждое светящееся стеклышко. Покуда хватит сил и стекол. И ничего не просить. Только покоя. И смотреть в лицо женщине, которая семь раз теряла сознание, пока умирал ее сын. И знать, что она ее понимает, как никто другой. И не плакать. Разве чтобы только умыться и чтобы немного натекло в грудь и стало щекотно. Главное, чтобы слезы не достали живота.

Она нашла такую. Маленькую, как часовенка. Потому что шла сердцем. Опустилась на колени и стояла до тех пор, пока колени не стали жить своей, абсолютно отдельной жизнью.

Пахло ладаном, вчерашней службой и миром. Она слышала, как дышала икона святого Николая. И чьи-то руки гладили ее по спине, и она не открывала глаз, чтобы не знать, кому они принадлежат.

Внутри толкнулся ребенок, и наступило такое облегчение. В ней жила чистая душа. Самая родная.

– Мам, у меня уже сильные руки.

– Да ты что?

– Я уже могу крепко схватить пуповину.

– Я чувствую.

– А еще я много пью. И тебе пора попить.

Лада встала с колен и поискала глазами воду. На табурете, застеленной газетой, стояло ведро и алюминиевая кружка. Вода была колодезной, и она выпила залпом одну, потом другую.

И ей стало жалко Димку. У него были неприкаянные, практически мертвые глаза. Он загнал себя в угол, почему-то в форме круга. И ходил по нему, как волк, сошедший с ума.

Он несколько раз ей звонил, но разговор не клеился. Он распадался на куски, как мелко порезанный салат. И невозможно было его выстроить.

Ему было стыдно смотреть ей в глаза, и он старался не смотреть на монитор телефона. Его слова шли по телефонным проводам вместе с кровью. Он давал ей свою кровь, чтобы было легче носить ребенка.

– Как ты?

– Дим, что тебе нужно?

Ее ответ его хлестанул, и она отчетливо увидела, как дернулась в сторону голова.

– Я просто хотел узнать, как ты? Может, чего-то нужно?

– Чего-то не нужно. Вообще ничего не нужно. Хотя нет. Кое-что у тебя попрошу. Не звони мне больше никогда.

Лада почувствовала, что вошла в опасную зону – зону неконтролируемой истерики, и поспешила отключить телефон.