Хамсин

Лада с полным передником слив стояла в огороде. Она их ела, обтирая об себя и присматривалась к крыжовнику. Не затерялись ли еще хоть пару ягод.

– Ладушка, не ищи. Ты все съела в прошлый раз.

Лада в старых распарованных носках, непонятных галошах и в растянутом трикотажном сарафане, который мама хранила еще с выпускного класса, продолжала теребить кусты.

– Оделась бы поприличнее. Ходишь как пугало огородное.

– Да? А мне прикольно.

– Ты очень изменилась в последнее время. Раньше ты себе такого не позволяла.

Лада сытыми глазами посмотрела на маму и переспросила.

– Чего не позволяла?

– Посмотри на часы. Видишь, уже начало восьмого. А ты еще даже не расчесывалась.

Лада потрогала резинку на волосах, которую она отрезала от старых колгот.

– Действительно, не чесалась и что тут такого? Я же дома.

– Хватит есть. У ребенка может быть аллергия.

– Мам, ничего у нее не будет. Я спрашивала. Она просит еще одну сливу. Можно? И потом у нее уже хорошо развиты вкусовые сосочки. И сейчас ей сливы нравятся больше, чем тыква.

Мама махнула рукой и вдруг поменялась в лице.

– Доченька, мне Дима звонил.

– А он всем звонит. Тебе, отцу, нашим соседям. Ему теперь только и осталось, что всем названивать и жаловаться на свою судьбу. Только он одного не учел, что судьбу выстроил сам.

Они уже сидели в саду и раскачивались на полосатой качели. Рядом росло молодило и клубился клевер. У мамы были разного цвета глаза: правый – синий, а левый – зеленый. И даже когда она смотрела серьезно – все равно казалось, что она шутит.

– Зря ты так. Ну ошибся, с кем не бывает.

У Лады поднялось давление, и она смяла последнюю сливу в кулаке.

– Мам, он мне изменил. Понимаешь? ИЗ-МЕ-НИЛ! Он спал с другой! Не ночевал дома! А ты говоришь: с кем не бывает.

Мама посмотрела вдаль огорода на сено, сложенное у кукурузы. Пахло спелым красным перцем, щавелем и переросшим укропом, который она держала на маринад. Она долго собиралась с мыслями, а потом решила, что ей пора все знать. Ведь сама без пару месяцев мама.

– Когда ты была маленькой, от силы год, я тоже пережила измену.

У Лады упали руки вниз, и она запачкала ноги желтой сливовой мякотью. Колени тут же слиплись и заныл живот.

– На мне было все: огород, хозяйство, готовка, уборка. Стирала я руками, мела веником.

Ты все время болела. И у меня не оставалось никаких сил на отца. Он приходил из колхоза, ел холодный ужин, если такой наблюдался, ходил по неделе в одной рубашке. Был заброшенный и потерянный. А у меня не хватало ни мудрости, ни энергии его приласкать.

И появилась Люба, одинокая бухгалтерша. Помнишь, живет на Загадке? Она гордилась, что никогда не потеет и что у нее не растут волосы под мышками. Она делала себе химию, высветляла волосы перекисью и вязала платья крючком из дешевого ириса в дырки. И ходила в нем практически без подъюбника. У нее всегда были напомаженные губы и пальто с огромными подплечниками. Ее еще называли генеральшей из-за этого пальто. Жила она всегда одна. Сама ставила забор и стояла с тяпкой в огурцах. И вот однажды она появилась на пороге нашего дома. Вся такая нарядная, в юбке-плиссе. И сказала:

– Я люблю вашего мужа. А он любит меня. Отпустите его по-хорошему. Все равно у вас ничего не получается.

Я не сразу нашлась с ответом, только переспросила:

– Что не получается?

Люба высоко задрала голову и вынесла вердикт.

– Жить по-людски.

Она ушла, громко хлопнув калиткой, а я осталась посреди неубранного дома. Сперва все шаталось так, что я думала – турбулентность. А потом набила себя по щекам, чтобы не реветь. Била и кричала:

– Не смей плакать, дура! Сама виновата! Поздно выть…

И решила, что не отдам твоего отца. Зубами вцеплюсь, но не отдам. Умылась. Вытерла избитые щеки и оглянулась по сторонам. И увидела себя в грязном халате. Вспомнила, что зубы чистила дня два назад. У меня были страшные ногти и давно не выщипанные брови.

И первое, что сделала, – вынесла тебя в сад, а сама нагрела воды и стала мыться прямо в саду. Ты сидела под грушей, смотрела на прыгающих в траве жуков, а потом первый раз встала и ко мне пришла. Ты начала ходить, когда мне нужна была помощь. И мы мылись вдвоем. Я даже не сняла с тебя ползуны.

И мне казалось, что ты все понимаешь, потому что в один день перестала болеть. Может, потому что купание у нас было необычное: среди густой травы, мальв и в ароматах фруктового сада. В меня как кто– то влил силы. Может, земля, может, цветочная пыльца, а может – сам Бог.

В тот вечер у нас впервые был вкусный ужин, а на мне чистое платье. И спала я тогда с твоим отцом впервые за год. А раньше все отказывала. Боялась новой беременности. И я его отвоевала. Навсегда. Мы с папой никогда об этом не говорили. Хотя он все знает. Потому что прощения часто просит. Я его спрашиваю: «Глупый, за что?» А он прячет глаза и говорит под нос: «Жизнь была длинной. Есть за что».

И я не секунды не жалею, что поступила именно так…

– Мам, но я не обременена детьми и огородами.

Мама нежно постучала Ладе по голове.

– Значит, у тебя случилось что-то другое. В чем-то ты его обделила. Недодала. Ущемила. Ты же не глупая. Подумай хорошенечко.

– Где у нас перетертая малина? Сделаю себе морс.

– Ты же знаешь, в погребе.

Лада спустилась в холодный погреб, взяла с полки малиновую банку и расплакалась.

Внутри заволновался ребенок.

– Мам, у меня еще нет слез. Они появятся только в полтора месяца, когда откроется слезно-носовой канал… Я не могу тебя поддержать.

– Тебе и не нужно плакать. Для этого у тебя есть я.

А потом, когда слезы перестали быть горячими, Лада нашла отца. Он стоял в саду в одних трусах и вертел перед глазами соты. Вокруг него кружились нарядные пчелиные домики и пахло будущим медом.

– Пап, – прошептала Лада. – Я так тебя люблю.

Он ее аккуратно обнял, стараясь не прижиматься к животу.

– И я тебя, дочка. А знаешь, за что? За то, что ты очень умная. Но не сильная. Ум и сила – это разные вещи.