Хамсин

Осень – это вторая весна, где каждый лист – цветок.

Альберт Камю

Они валялись на белых диванах от «Laura Ashley» и делали ловцов снов. За окном было серо от ноября. Раньше бы Лада, помня их стоимость, никогда бы не села с перьями, кленовыми листьями, нитками и стеклянными бусинками. Но теперь у нее были две пары глаз. И они видели жизнь со всех ракурсов. Изнутри и снаружи…

– Мам, я уписалась.

– Да? Значит, через пару минут побегу и я.

– И мне уже очень тесно.

– Мне тоже.

– Я теперь вниз головой, и у меня начался апоптоз.

– А можно человеческим языком?

– Нет. Читай.

Лада за девять месяцев прочитала столько, сколько не прочитала за последние девять лет. Она выучила сотню стихов и перед сном, когда Лиза долго не могла уснуть, – декламировала:

Вы слышали про фею сна?

Весь день до темноты она

Из лунной тонкой пряжи

Сеть сказочную вяжет…

И отложила «Одиночество в сети». У Лизы всегда пропадало настроение, когда она его перечитывала. Она затихала и переставала толкаться в бок.

– Расскажи мне историю.

Лада раскрылась и сняла ночную рубашку. Ей в последнее время постоянно было жарко.

– Я тебе рассказывала, как твой папа выбросил свою сестру?

– Нет.

Раньше ни одно семейное застолье не обходилось без этого сюжета. И когда Димкина мама начинала ее пересказывать – Лада жутко раздражалась. А сейчас ей даже приятно было вспомнить.

– Твоему папе было четыре года, когда в тесную хрущевку, придуманную когда-то Ле Корбюзье с кухней в шесть метров и потолками чуть больше двух, принесли еще и сестру. Он целую неделю ждал маму из роддома, а она пришла не одна, а с кричащей красной девочкой, которая постоянно пускала пузыри. И с которой совершенно невозможно играть.

Мама не отходила от нее, борясь с бесконечными красными опрелостями. Охала и называла «Бусинкой».

А он все дни рисовал мамин портрет и приставал к бабушкам: «Ну когда, когда приедет мама?» И засыпал без нее плохо. И дважды плакал в подушку. И носки у него потерялись, а бабушка надела распарованные и выпустила гулять. А мальчишки над ним смеялись и тыкали пальцами.

В тот день была суета. Но шикарном проигрывателе «Estonia-010» крутилась пластинка ВИА «Синяя птица». Мама стояла на кухне и что-то все время нарезала. На пол падала то ветка петрушки, то яичная скорлупа. Потихоньку собирались гости, и сестра кричала.

– Пап, почему она так кричит?

– А?

– Пап, почему она орет, как резаная?

Он стоял в коричневых шортах на одной пуговице и заглядывал в глаза. Отец потрепал его по коротко остриженной макушке и рассеянно ответил:

– Так она легкие разрабатывает.

Маленький Димка затыкал уши, маялся, не знал, куда приткнуться, и громко повторял:

– Мам, ну, мам. Давай ее выбросим. Видишь, как орет. Никакого покоя.

Мама, не оборачиваясь от сковороды с котлетами, нервничая, что они прилипают, отвечала:

– Дим, ну что ты такое говоришь? Ты уже совсем взрослый. Иди лучше в свою комнату и поиграй. И не сдвигай салфетки под вазочкой, я их только разложила.

Взрослый четырехлетний Димка подтягивал свои шорты и возвращался в детскую. Он хотел, чтобы ему переодели записанные трусики, но потом забыл, и они сами на нем высохли. Теперь в его комнате стояла еще одна кроватка. И пришлось убрать его книжную полку, на которой он хранил индейцев и книжку «Робинзон Крузо», и даже резиновый заяц с нарисованным воротником оказался у нее в кроватке. Он несколько минут играл в солдатики, а потом опять вздрагивал от крика. Прибегала мама, кормила, выложив сестру на передник.

– Мам, я тоже хочу есть.

– Беги к бабушке, пусть она тебе сделает бутерброд.

А он не мог объяснить, что хочет не просто еды, а быть в это время с мамой. Как эта ненавистная сестра. И поэтому опять завывал:

– Мам, ну, мамочка. Ну прошу тебя, давай ее выбросим. Ну зачем ты ее принесла?

– Саш, займи Димку. Займи, пока он не воплотил свою идею.

Мама уже разливала желе в тарелки, и на столе стояли желтые и красные озерца, в которые Димке хотелось тыкать пальцами, чтобы оставить свои отпечатки.

– Люсь, я не могу. Я стол скручиваю. Димка, ты брал болты?

Димка прятался за дверью, и так продолжалось долго. Балкон был настежь открыт, и он смотрел, как двигалась тюль то назад, то вперед. Он представлял, что это плывет корабль с парусами, и хотелось поиграть в пиратов. Но играть одному было не с руки и он переключился на «Веселые картинки».

Гости шумели, от них было тесно. Бегали к серванту за посудой. Доставали и протирали рюмки. Папа дважды спускался в подвал за водкой и приносил ее в трехлитровых банках. Вытирал пот со лба и жаловался, что опять не работает лифт.

А потом вдруг обнаружили, что в кроватке нет ребенка. И наконец-то стало тихо.

– Люся, ты кормишь?

– Нет, до кормления еще минут сорок. А что?

– Ребенка нет.

– Как нет?