Ханкерман. История татарского царства

А касимовское войско продолжало защищать русские границы. В 1620 году касимовцы стояли у города Михайлова для защиты от набегов крымцев и ногайцев.

Под Михайловым касимовцы несли службу до 1626 года, пока Аллах не призвал к себе своего ревностного слугу Алп-Арслана. Но перед этим, в 1624 году, наградил долгожданным наследником.

Единственного сына Арслан назвал Сеид-Бурханом. Бурхан – в тюркских и монгольском языках переводится как «хан» (титул), «будда», «будда-хан», «бог». Арабское имя «Бурхан» (Бурхануддин, Бурханулла) переводится как «правота Веры», «правота Бога», происходит от глагола «бархана» – «доказывать».

Арслан завещал воспитать сына в строгих мусульманских традициях. Он вряд ли мог представить, что в скором времени его наследника будут называть не гордым сеидским именем Сеид-Бурхан, а христианским – Василий Арасланович.

Тело Алп-Арслана покоится в склепе под саркофагом в текие Афган-Султана, куда было с почестями перезахоронено в 1649 году.

Сказ 13. Последний довод

Год 1612 от Р. Х. или 1021 год от Хиджры.

В московском Кремле

Никогда такого еще не было, чтобы Хасана хотели съесть. Воронов не едят, не принято, но сегодня утром едва не угодил Хасан в котел. Любопытство и жадность едва не погубили древнюю птицу.

И ведь он совсем не был голодным. В лагере ополчения за Белым городом, где стояло татарское войско царевича Арслана, ворона привечали и всегда угощали. Ведь говорить умеет, птица, а Аллаха славит! Но очень, очень хотелось посмотреть Хасану на то, что творится сейчас за каменной стеной, где он бывал и где сейчас почему-то поселились враги тех, за кем ворон приглядывал. Ну, и в Кремле всегда было очень много блестящих штучек.

Хасан покинул татарский лагерь, быстро набрал высоту, миновал речку Яузу, перелетел кремлевскую стену и сделал круг над колокольней Ивана Великого. Удивительно, Хасан помнил этого самого Ивана еще десятилетним мальчишкой, нескладным, худосочным, в княжеской шапке, съезжающей на глаза. Как он смеялся, когда хан Шах-Али впервые показал ему Хасана, и тот говорил ему русские слова. И вот вырос тот мальчуган, стал крупным мужем и великим правителем, свершил много подвигов, но тоже состарился и умер. Умирают все, уж кто-кто, а Хасан это знает точно. Но этот Иван оставил после себя не только могилу с покосившимся крестом, а храм и колокольню, выше которой нет ничего на свете. Даже минареты Казани не попирали неба так смело.

Хасан уселся на перекладину креста, венчающего купол колокольни. Да, обветшал нынче купол, облезла с него позолота. А ведь когда-то на десятки верст виднелось сияние этого купола в лучах восходящего солнца. И ворон, впервые его увидев, даже клюв открыл. Как же давно это было…

Хасан поглядел вниз. Ему приходилось видеть голодных людей, но никогда так много сразу. Истощавшие до предела, полудохлые призраки бродили по улицам осажденной столицы. Все в добрых одеждах, в шелках и парче, все в собольих шапках, потому что изрядно порылись в боярских и княжеских сундуках, но истощавшие до предела.

Еды в Кремле больше не осталось. Никакой. Ни горстки муки, ни плошки масла. Поляки слили и съели даже масло из церковных кадил. Давно поели всех собак и кошек, и даже мышей с крысами. Ворон слышал, что некоторые осажденные не погнушались даже человечиной, но тайно.

Не тронули лишь лошадей, богатая шляхта берегла их до последнего. Без лошади шляхтич – плохой воин, а поляки еще надеялись повоевать. Около конюшен круглосуточно стояла вооруженная охрана. Но лошадям тоже нужен корм, а его не было, даже пожухлую августовскую траву уже подъели всю. От бескормицы лошади умирали. И тогда их рубили на куски и ели, оставляя только гривы, хвосты и копыта, грызли ребра, варили шкуру. Лошадиная голова стоила 30 золотых. Золота в Креме было много, еды – нет! Сытый после угощения в татарском лагере Хасан испытал даже что-то сродни сочувствию к голодным ляхам.

Когда скупое, почти осеннее солнце осветило стены царских палат, заметил он знакомый и такой манящий блеск в одном из окошек. Так блестеть могут только они, яхонты… Не удержался Хасан, слетел на манящий блеск, проскользнул в открытое окошко. В палате, заставленной огромными сундуками, на лавках за столом, заваленным грамотами, сидели двое – бритый наголо и рано поседевший. Оба в богатых одеждах, но очень худые. Они грустно смотрели на груды золота в открытых сундуках. Монеты и кубки, кувшины и подсвечники, кольца и серьги. Много золота! Очень много! Вся царская казна и свезенное из ограбленных поляками боярских и княжеских теремов! Но Хасан сразу приметил любимое – сундучок с перстнями. Перелетел на него, стал выбирать, увлекся. Это едва его не погубило.

Накрыли Хасана каким-то мешком. Хлоп, и свет дневной исчез. И раздались крики, весьма радостные, ведь поймана такая добыча!

«Съедят», – догадался Хасан, даже не собираясь трепыхаться в мешке. Что толку?