Хаос

Её взгляд тускнеет, и мама вздыхает, ее надежды на девичью болтовню снова разбились. Я никогда не устраивала чаепитий, не болтала о мальчиках и не носила платья с оборками. Вместо этого я прихожу домой с пирсингом, синими волосами и в армейских ботинках. Два слова, и ее материнская битва снова проиграна — он гей.

— Как жаль, — сокрушается мама, и я съеживаюсь из-за Кэла.

Ее слова подобны невидимому хлысту, который хлещет прямо в его направлении, и никто даже не знает об этом — никто, кроме меня. И мне требуется каждая унция сдержанности, чтобы не повернуться к своему близнецу и не обнять его.

Если бы мама знала, что ее младший сын тоже гей, она не была бы такой бесчувственной. Или, по крайней мере, не думаю, что была бы… Но не могу этого знать наверняка, и Кэл тоже. Все, что он знает сейчас, это то, что она только что услышала, что у меня есть друг-гей, и ее ответ — «как жаль».

— Я просто не понимаю, — вмешивается Мэйсон. — Зачем кому-то спать с другими парнями, когда миллионы великолепных женщин просто умоляют об этом?

— Парни менее драматичны, — шутит Райан с ухмылкой на лице.

— Ты что, шутишь? — говорит Брайс. — Геи — самые драматичные из всех. Всегда с этими их движениями рук и прочим дерьмом. — Он энергично взмахивает обеими руками в воздухе, его голос звучит как писклявый стереотип, когда он говорит: — Все та-а-ак чудесно.

Гнев пузырится где-то глубоко в животе, прорываясь в голосе, когда я огрызаюсь:

— Ты засранец.

Обычно мама читает нам нотации за грубость, но услышав гнев в моем голосе, она сменяет их настороженным, укоризненным взглядом.

Брайс начинает смеяться и хватает свою третью булочку.

— Не выпрыгивай из штанов, Кит. Я просто шучу.

Просто шучу? Шучу? Я еще не взглянула на Кэла, но уже чувствую выражение его лица. Я чувствую его боль.

— Это нихрена не смешно.

— Кит, — на этот раз предупреждает мама, но я не извиняюсь.

Брайсу повезло, что моя вилка все еще лежит на салфетке, а не застряла в его плече.

— Боже, ладно, прости, — пренебрежительно говорит он.

Но это никак не охлаждает мой пыл, и я заканчиваю обед быстрее всех, похлопывая Кэла по колену под столом, прежде чем извиниться и уйти.

Я жду его в своей старой комнате наверху, когда мой телефон звенит и лицо Шона вспыхивает на экране.

Шон:Можно мне приехать?

И если я думала, что не смогу ненавидеть своих братьев еще сильнее, то ошибалась. Я бы все на свете сейчас отдала, чтобы быть в своей квартире, с Шоном, всего в двадцати минутах езды, но я застряла здесь с кучей фанатичных придурков, которые, к сожалению, разделяют мою фамилию.

Первый раз я позвонила Шону три дня назад, когда у меня на пальцах снова и снова играл рифф. Мое возбуждение от этого звука превысило нервозность, которую я испытывала, набирая его номер, и только когда телефон зазвонил у меня в ухе, я чуть не потеряла сознание от прилившей к голове крови. Я знала, что он не ответит. Знала, что не перезвонит. Знала…

Он снял трубку на первом же гудке, появился у моей двери меньше, чем через полчаса и оставался со мной до тех пор, пока я не устала настолько, что не могла держать глаза открытыми.

Я бы никогда не попросила его уйти, но где-то после полуночи Шон оказался по одну сторону моей двери, а я — по другую. Прощание было чертовски неловким. Никакого поцелуя на ночь. Никаких обещаний позвонить. Никаких обещаний написать.

Но я все-таки написала. И на следующий день, и на следующий. И ни разу он не оставил меня в подвешенном состоянии.

А теперь он пишет мне сообщение и спрашивает, можно ли ему приехать?

Боже, от этого у меня не должна кружиться голова, но я все равно ловлю себя на том, что улыбаюсь телефону.

Я:Я сейчас у родителей. :(

Шон:Почему такое печальное лицо?

Я:Я вроде как ненавижу всех прямо сейчас.

Шон:Почему?

Меня удивляет, как сильно мне хочется рассказать ему о том, что произошло внизу, но для этого нужно рассказать о Кэле, а я никогда никому не рассказывала секрет своего брата. Мои большие пальцы дергаются над телефоном, пока я наконец не набираю: «Почему ты хочешь прийти?»

Шон:Потому что хочу, чтобы ты рассказала мне, что случилось у твоих родителей.

Я улыбаюсь, глядя на свой телефон, потому что не по этой причине он написал мне в самом начале, но из-за того факта, что Шон хочет знать о причине моей грусти, внутри порхают бабочки. Я закатываю глаза на свое поведение, и когда моя дверь начинает открываться, стираю улыбку с лица и засовываю телефон под подушку.

Плечи Кэла поникли, борьба исчезла с его лица, когда он закрывает за собой дверь и прислоняется к ней спиной. И бабочки в моей груди исчезают, сменившись тихой болью, которую я всегда чувствую, когда знаю, что мой близнец страдает.

— Мне очень, очень жаль, что все так вышло, — говорю я, и Кэл закрывает глаза и кладет голову на деревянную раму.

— Это не твоя вина.

— Мне не следовало поднимать эту тему.