Хаос любви. История чувств от «Пира» до квира

Когда Форстер описывает Маргарет накануне брака, он ставит следующий вопрос: «Не иметь иллюзий и все же любить – разве способна женщина обрести более надежный залог счастья?» [119] К концу романа он дает ответ. Возлюбленный должен быть открыт такой любви. Если он встанет, подобно Генри, в оборонительную позицию, возведенную на его тревогах, любовь будет ему недоступна. Маргарет это понимает. Любовь, преображающее влияние которой она некогда превозносила («пусть Генри ведет себя так, как считает нужным, потому что она любит его и когда-нибудь ее любовь сделает его лучше»), теперь видится ей не такой могущественной. «Конечно, я кое-что сделала, чтобы выправить ситуацию, но мне помогло что-то, что я даже не могу определить», – говорит она Хелен [120].

Среди тех вещей, которые ей помогли, полагает Форстер, были Говардс-Энд и английская сельская местность, которым угрожает экспансия Лондона. Кругом торжествует «безумная тяга к движению», к возбуждению, но все еще остается надежда, что «следом может появиться цивилизация, не стремящаяся к постоянному движению, потому что она будет привязана к земле» [121]. Пусть и затуманенная ностальгическими пасторальными мотивами, точка зрения Форстера крайне важна. Разные виды любви нуждаются в разных средах – разных видах Lebensraum [122].

* * *

Утверждение, что любовь развивается из отношений ребенка с матерью и в некоторой степени повторяет их, описательно. То, что развивается таким образом, объективно может быть чем-то плохим – как для взрослого, которым становится ребенок, так и для человека, которого он любит. Когда мы говорим, что любовь – это «высшая форма признания величайших ценностей» [123] или «удовольствие от существования и благополучия любимого человека» [124], мы подразумеваем, что наши детские отношения с матерью, если они развиваются должным образом (еще один нормативный критерий), принимают такой вид. Бывает любовь хорошая и плохая – вернее, любовь и ее искаженные, извращенные формы.

Когда мы вводим в уравнение тревогу, картина рушится. Может быть, мы и правда обязаны любить лучших людей больше всего, но, как и Гетта Карбери из романа «Как мы теперь живем» Энтони Троллопа, обычно этого никто не делает [125]. В конце концов, лучшие люди могут заставить нас (поскольку мы сами далеко не лучшие) сильно беспокоиться: «Она точно бросит меня, когда увидит таким, каков я есть на самом деле». Может быть, правда также и то, что мы должны получать удовольствие от одной только мысли о любимом человеке. Но, подобно Сэмюэлю Беккету, мы можем его и не получать. В одном из своих ранних стихотворений он говорит:

Я хотел бы чтоб любовь моя умерла
И хлынул дождь на кладбище
И на меня бредущего по дороге
Оплакивая ее первую и последнюю
Которая думала что любит меня

[126]

Пока любимый человек жив, любовь может умереть. Другой может занять его место в нашей жизни или наше место в его. Если бы он действительно умер, возможно, это была бы совсем другая история. Но сейчас есть только любовь – и тревога о ее потере, которая делает невозможным удовольствие от нее.

Добродетели периодически вполне правдоподобно изображаются как защита от распространенных человеческих недостатков и искушений. Нам нужна храбрость, так как мы склонны к страху и вызываемому им слабоволию; воздержание или умеренность, так как склонны к похоти и обжорству; искренность, так как склонны лгать, попав в тяжелую ситуацию [127]. Представленные в таком ключе, добродетели имеют вид отдельных черт. Но, возможно, лучше думать о них как об элементах (словами Дэвида Шапиро) «стиля», лишь внешне отличающихся друг от друга, подобно вздымающимся над облаками вершинам одной горы [128]. Тот, кто обладает всеми добродетелями, отличается добродетельным – хорошим с моральной точки зрения – стилем. Он воспринимает, чувствует, мыслит и действует узнаваемым образом – возможно, как аристотелевский phronimos, человек практической мудрости. Его внешняя жизнь имеет особый облик, внутренняя – особую структуру, его мир окрашен в определенные тона. У храброго человека (даже если он разделяет какие-то еще добродетели) – другой стиль, в котором центральное место занимает храбрость.

Этика интимного «я» фокусировалась бы не только на перечисленных общих недостатках, но и на гораздо более тонких, идиосинкразических тревогах интимной жизни и индивидуальных стилях, выработанных в качестве защиты от них: обсессивно-компульсивном, истерическом, нарциссическом и так далее. Мы могли бы представить себе описание того, как выглядит добродетель носителя каждого из этих стилей. Какая она, например, у нарцисса? Какие черты помешают его защитным механизмам сделать близость невозможной?