Хаос любви. История чувств от «Пира» до квира

Размышляя о рисках и выгодах ревности, мы не можем не думать о ее роли в различных психологических стилях. Она оказывается настолько деструктивной для отношений Марселя с Альбертиной, что любовь (как эмоция, испытываемая к другому человеку) отбрасывается как слишком болезненная. Когда ее уже не стало, он приходит к выводу: «Моя любовь была не столько любовью к ней, сколько любовью во мне», которая не имела «никакой реальной связи» с кем бы то ни было [138]. То, что некогда призвано было связать Марселя с миром вне него, связало его исключительно с содержанием собственного сознания, для которого другие люди выступают «потускневшими картинками». В ином случае это было бы лишь свидетельством нарциссического солипсизма. Однако для Марселя – то есть Пруста – ситуация обстоит иначе. Ничто не может избавить его от ревности к Альбертине, но именно это позволяет ему «слой за слоем» раскрывать материю, из которой он состоит, попытку чего и представляет роман «В поисках утраченного времени» [139]. «Пруст мог позволить себе считать человеческие отношения неудовлетворительными – или, во всяком случае, мог заставить Марселя считать так, – поскольку знал, что найдет ответ в своем творчестве» [140].

Ревность, которую Мэгги Вервер испытывает к Шарлотте Стэнт в «Золотой чаше» Генри Джеймса, принадлежит совершенно другому психологическому стилю и имеет иные последствия. Усомнившись из-за ревности в «чудесном маленьком мире» своих богатств и привилегий, Мэгги осознаёт, что, хоть Америго и ее муж, «все это время его не было с ней». Осознание, естественно, неприятное. Но, как замечает Фанни Ассингем, оно и «должно было быть неприятным», чтобы показать Мэгги, «в каком она положении <…> встряхнуть ее <…> заставить принять решение жить» [141]. Решение жить, «не бояться трещин», будь то в золотых чашах, прекрасных супругах или самой жизни, трансформирует ревность Мэгги в «болезненный обряд перехода к трудной пересборке себя в любви» [142]. Если Марселя ревность заставляет видеть только настоящее или воображаемое предательство Альбертины, то Мэгги – собственные недостатки как одну из причин грозящей ей потери Америго. Она приходит к пониманию, что любовь сводится не к тому, чтобы обладать чем-то или хранить под замком, а к динамичному взаимодействию, чреватому болью и риском.

Ревность Мэгги действует как эротическая сила: чем больше она ее преодолевает, тем сильнее любит Америго. В Марселе же она разрушает любовь (если под ней понимать межличностные отношения). В зависимости от ресурсов того, в ком она возникает, ревность может быть как эротической катастрофой, так и благом. Однако дело не только в индивидуальной психологии. Имеет значение также и история. По словам Стивена Керна, в Викторианскую эпоху «ревность считали болезнью, которую следует избегать». Распространенными реакциями на нее были «отрицание, бегство, жалость к себе, в крайних случаях – возмездие убийством или „сатисфакция“ дуэлью». В каждом случае реагирующий «проецировал источник недовольства либо на „неверную“ возлюбленную, либо на „третью сторону“, тем самым избегая размышлений об источниках недовольства» внутри самого ревнивца. Таким образом, викторианское понимание ревности располагает реакцию Марселя или Мэгги за гранью дозволенного. Чтобы ревность воспринималась не столько как «бедствие или зло», сколько как «неизбежное и важное испытание, позволяющее обрести себя как личность, а любовь сделать несобственнической и свободной», должны были произойти глубокие социальные и психологические изменения [143].

* * *

Когда Фрейд обнаружил, «что между сексуальным влечением и сексуальным объектом имеется спайка» и эта связь «при перверсиях, так сказать, распадается на свои компоненты», сама идея сексуальности как инстинкта была развенчана – а вместе с ней и прежнее различие между нормальной и извращенной сексуальностью [144]. Если естественной целью пениса не является эякуляция во влагалище, то пенис, чья цель – эякулировать в рот или анус, просто получает удовольствие в другом месте. Это не нормальный или извращенный пенис, а всего лишь пенис с другими вкусами. То же самое касается клитора, которому приносит удовольствие язык, а не (что проблематичнее, учитывая его положение) пенис. Удовольствие – это удовольствие, а не удостоверение личности.