Хаос любви. История чувств от «Пира» до квира

Что бы мы ни теряли, связанные с утратой тревоги порождают фантазии о возвращении, будь то любимой жизни или любимой возлюбленной. На небесах мы будем жить вечно, как и наши близкие. Но это было бы сомнительной благодатью, если бы даже там они могли перестать любить нас. В садомазохистской литературе есть поджанр, когда хозяин заключает любимого раба в латексный обездвиживающий костюм, словно заживо погребенного, используя удовольствие и боль, чтобы контролировать его сознание. Пребывая в таком заточении, раб делает и чувствует только то, что позволит хозяин. Это своего рода смерть-в-жизни, по сравнению с которой настоящая смерть не так страшна. (Честно говоря, для хозяина это тоже не так чтобы жизнь. Но, успокаивая себя в связи с возможной потерей, он этого не замечает. Просто начинает все заново с другим рабом.) На небесах наши близкие обречены на подобную судьбу, поскольку для того, чтобы успокоить наши эротические тревоги, их сознания и чувства должны оставаться неизменными.

Даже если обеспечивает такой порядок вещей наслаждение настолько интенсивное, что ни одна живая душа не сможет отказаться от него, каким должно быть наслаждение от жизни с Богом (и если, в отличие от садомазохистских историй, мы все находимся в одной лодке), что-то все равно пошло ужасно неправильно. Тревожный хаос, порождаемый любовью, в итоге уничтожает и саму любовь, и ее объект, а Эрос с Танатосом становятся неразличимы. Как говорит Бодлер, «наслаждение – безжалостный палач» [206].

Неизбежность смерти, как и истинной трагедии, трудно принять. Даже если (с помощью Китса) мы признаем, что смерть-как-враг-жизни-индивидуума – это пугало, в каждом из нас есть пещеры, где его тень наводит страх. Оно преследует не только наши религиозные фантазии о вечной жизни, но также научные фантазии о прогрессе и самостоятельном спасении, полностью отвергающие религию. Как и Унамуно, мы не хотим ни умирать, ни даже «хотеть этого». Но это означает, что мы также не хотим «жить всегда, всегда, всегда» [207]. Мне кажется, Бернард Уильямс ошибается, называя слоган ¡Viva la Muerte! [208] похабным [209]. Правильно понятый, это тот призыв, который все мы должны уметь хотя бы прошептать.

Глава 8 Насилие, порнография и садомазохизм

По словам психолога Кэрол Гиллиган, когда мать и дочь вместе, между ними естественным образом устанавливается «ритм отношений» [210]. Они вступают в контакт, находят друг друга, теряют и находят снова. При этом ребенок получает «удовольствие от синхронных движений с другим человеком» – удовольствие, которое впоследствии станет для него «маркером, компасом, указывающим на эмоциональный истинный север» [211]. В то же время дочь начинает приобретать навыки любящего человека, в том числе умение чувствовать душевные изменения в тех, кто эмоционально слабее, настраиваться на ритмы и повороты чужих мыслей и чувств. Именно эти навыки, будучи сохраненными и развитыми, позволят ей вступить в доверительные отношения и вновь испытать то удовольствие, которое приносило общение с матерью.

В таких патриархальных обществах, как наше, судьба мальчика иная. Он разлучается и лишается близости с матерью гораздо раньше. Поэтому у меня меньше шансов сохранить и развить эти гармонизирующие навыки. По мнению Гиллиган, даже фрейдовский Эдипов комплекс – это всего лишь один из множества факторов, разделяющих мать и сына, «сексуализируя близость, табуируя ее, связывая свободу с уходом от женщин к мужчинам и превращая любую женщину, сопротивляющуюся этой разлуке, в Иокасту» [212]. Как только пятилетний мальчик отдаляется от матери, он сталкивается с тяжелой дилеммой. Он должен либо научиться скрывать нежные чувства и уязвимые места, которые ранее открывал маме, либо другие мальчики будут издеваться над ним и стыдить, обзывая девчонкой, маменькиным сынком, педиком, киской. В итоге, чтобы стать одним из них, он скрывает свои чувства так хорошо, что даже сам не может найти их.

Когда он вырастет и влюбится, школьное преимущество становится помехой в личной жизни. Cамораскрытие в отношениях блокирует тревога: если он раскроет части себя, считающиеся немужественными, то «пожертвует любовью и близостью, которых так жаждет» [213]. Он даже не может слушать жену или дочь «без страха, что потеряет мужественность» [214]. Это очень плохо, ведь, если Гиллиган права, они знают нечто, чего не знает он, но что может помочь ему обрести желаемое.