Двадцать пять человек в одной комнате. Двадцать пять живых ходячих трупов. Инфицированных неизвестным возбудителем.
– Господи Иисусе, – выдохнул Уитмен.
– Прошу вас, не произносите Его имя всуе, хотя бы в храме, – попросила женщина.
Уитмен уставился на нее.
– Вы согнали их сюда и держали тут… как скот? Им нужно в больницу!
– Их родные не могут себе это позволить. И у церкви нет таких денег. Одного-двух мы бы смогли потянуть, но с каждым днем их все больше.
Уитмен сокрушенно покачал головой. Он понятия не имел, что делать дальше.
Тринадцатая умерла, сделав долгий, глубокий вдох, который просто-напросто… оборвался. Филипс закрыл глаза и прослезился. Затем натянул костюм четвертого уровня защиты и направился в прозекторскую. Стоя у секционного стола, он подключил запасные шланги подачи воздуха, проверил, плотно ли прилегают перчатки, взял листовую пилу и приступил к вскрытию.
Идеально распиленная черепная крыша Тринадцатой аккуратно отделилась от твердой мозговой оболочки: в свое время Филипс был умелым хирургом.
Ловко орудуя скальпелем, он извлек головной мозг и опустил его в подставленную ассистентом кювету, которую тут же унесли в препараторскую, где ждал гистолог. В ближайшее время микросрезы мозга Тринадцатой будут готовы для микроскопического исследования.
Филипс снова закрыл глаза, не желая видеть того, что предстояло сделать.
Однако в этом заключался его долг, и никто не изъявлял желания взять его на себя.
– Пошустрей! Главное – не позволять им очухаться, – скомандовал Уитмен через дверь.
Внутри находилась дюжина полицейских – почти в два раза меньше, чем обитателей комнаты, но, по крайней мере, Уитмен обеспечил полицейских всем, чем мог – защитной экипировкой, шлемами, перчатками из толстой кожи. Они готовили больных к отправке в больницу: руки стягивали пластиковыми наручниками с автоблокировкой, а на голову набрасывали толстый холщовый мешок – более надежных средств ограничения не нашлось. У выхода поджидала колонна машин «Скорой помощи».
Уитмен повернулся к женщине, которая привела его в подвал. Она рыдала в голос.
– Вы говорили, что содержали их в чистоте. Надо полагать, это означает, что раз в неделю их мыли из шланга. К ним прикасался кто-нибудь?
Женщина уставилась на него глазами, полными слез.
– Конечно, – всхлипнула она. – Мы не относились к ним, как к скотине.
Уитмен прервал ее, подняв руку. Ему не доставляло удовольствия хамить – просто сейчас было не время распускать сопли.
– Они покусали кого-нибудь?
– Такое… случалось, – ответила женщина, пожав плечами.
Паскудство! Придется еще и часть общины отправить на диагностику!
– После укусов никто не заболел, и мы предположили, что болезнь не заразна, – пояснила женщина.
Из комнаты послышались нечленораздельные выкрики. Уитмен шагнул к двери и заглянул в смотровое окошко: один полисмен отбивался дубинкой от напавшего на него больного, другой пытался прорваться к двери, но в него вцепились сразу трое одичалых и повалили на пол.
Один из них принялся срывать с полицейского шлем.
– Все на выход! – взревел Уитмен, но было поздно. Полицейские разом выхватили дубинки и набросились на одичалых, в панике нанося удары куда попало.
Уитмен схватил ближайшего полисмена за плечо. Тот резко повернулся и двинул Уитмена дубинкой в живот. Уитмен сложился пополам и рухнул навзничь.
Все полетело к чертовой матери.
Филипс отрегулировал резкость и снова взглянул в микроскоп. Ничего не поменялось: пористые участки никуда не делись, игнорировать их было нельзя. Именно это Филипс и предполагал увидеть.
– Образец тридцать девять «а», – обратился он к лаборанту, не отрывая глаз от окуляра.
Лаборант сменил стекло. В поле зрения возникли розовые и белые овальные пятна, напоминающие колбасу салями в разрезе; так и должен выглядеть срез нормального здорового мозга. Однако этот и прочие срезы мозга Тринадцатой, перенесшей тяжелую инфекцию, усеивали загадочные пористые участки, словно их прогрызли микроскопические мыши.
– Образец сорок «а», – скомандовал Филипс.
Из храма с воплем выбежал мужчина в черном костюме. Кровь, стекающая с расцарапанного лица, заливала воротник. Цветные витражи осветились вспышкой изнутри, послышались выстрелы. Уитмен выбежал из храма, таща за собой заведующую хосписом. Она была цела, но визжала без умолку. Оттолкнув ее от себя, Уитмен вернулся ко входу: перепрыгивая через церковные скамьи, на него несся одичалый в разорванной футболке, с его подбородка капала кровь. У кафедры без движения лежал полицейский.
Уитмен выхватил «Тейзер», выстрелил одичалому в грудь, и он тут же рухнул на пол. Затем подбежал к полицейскому и проверил пульс: живой, дышит, но подняться не в состоянии. Шок, решил Уитмен. На руке полицейского недоставало трех пальцев.
Уитмен помнил, что надо делать. Он сдернул с себя ремень и затянул его на локте пострадавшего, чтобы остановить кровотечение.