Характеры

Показывая душевное свойство в поступках и словах, Теофраст, прежде всего, уже в начальном определении, дает моральную оценку этому свойству: он различает, приносит ли такое свойство вред окружающим или одну лишь неприятность, а также, не влечет ли оно выгоды для его носителя или, напротив, совершается бескорыстно. Нравоученья чужд Теофраст; это не буржуазный моралист-резонер, а греческий ученый, преувеличивающий цену бесстрастного стиля. «Поступки и слова» требуют от Теофраста, чтоб он поставил характеризуемого им носителя свойств в ряд конкретных положений. Как натуралист IV века, Теофраст вводит в «Характеры» бытовой материал «поступков и слов». Носитель свойства показывается на улице, в публичном собрании и дома. Каковы же, в основном, поступки Теофрастова персонажа? Взыскивание процентов, ростовщичество, торгашество главным образом; на этом фоне расцвечивается та или иная деталь. Носителями отвлеченных душевных свойств, живой иллюстрацией морализуемых абстракций являются, однако, низшие и средние прослойки рабовладельцев — торговцы и ростовщики, прихлебатели, площадной люд, содержатели игорных притонов и подозрительных гостиниц, крестьяне-кулаки, спекулянты, сборщики податей. Отдельную группу составляют состоятельные люди и бывшие аристократы. Теофраст, поддерживающий связи с македонской верхушкой, изображает одинаково отрицательно представителей разбитой земельной аристократии и демократов, сторонников утраченной политической свободы. Для античной науки характерно, что Теофраст совсем не изучает ни женщин, ни рабов — того персонажа, который служит такой «богатой пищей» вульгарно-реалистической комедии, миму, новелле: ни женщина, ни раб не могут служить этической нормой. Научный характер портретов Теофраста подчеркивается еще и тем, что они имеют общую структуру, которая придает им как бы методическое единство. Почти во всех «Характерах», вслед за определением отвлеченного свойства, идет показ человека, взятого на улице, на рынке, у себя или в гостях, за столом, в бане. Ситуации, поэтому, иногда повторяются; о манере носить плащ или отдавать платье в стирку, об отношении к соседям или к своему добру мы узнаем не один раз.

Язык Теофраста очень сжат, прост, краток, обрывист, напоминая язык физиогномистов; значение слов, хорошо нам знакомое по классической эпохе, настолько у него снижено, что часто нельзя узнать, что оно означает. Много слов из обихода нам и вовсе незнакомо. Все это делает перевод «Характеров» необычайно трудным; его фразы проходится развертывать, и тогда они теряют колорит, а в сжатом виде они лаконичны и комкообразны. Перевод сознательно сохраняет эту шероховатость языка. Художественной, стилистической отделки Теофраст не признавал никакой; его легко узнать по одним и тем же упорно повторяющимся словечкам и терминам, по исключительной небрежности к языковой форме, к нагромождению рядом стоящих глаголов или одинаково звучащих слов. Строгость, сугубая трезвость, безукоризненная простота и какая-то нарочитая неприкрашенность делают стиль Теофраста несколько наивным, наивным по средствам научной объективации; этот шарадообразный небрежный язык конспективного характера принимался даже за язык какого-нибудь позднейшего пересказчика. Еще большую трудность представляет рукописное чтение «Характеров», дошедших в очень плохом виде.

Отсутствие у Теофраста нравоучений и сентенций расхолаживало позднейших читателей. Вскоре к «Характерам» было прибавлено вступление, якобы, от имени Теофраста, а к некоторым из них и концовки нравоучительного содержания. Как вступление, адресованное к какому-то Поликлету, так и сентенции-концовки резко изобличают свою подложность: они писаны ходовым литературным языком, по всем стилистическим правилам, и вносят острый диссонанс в язык «Характеров», разрывая стиль Теофраста.

Большую трудность представляет перевод заглавий «Характеров» и названий свойств. Их значительная часть не соответствует тому, что мы сейчас под этими словами понимаем. Все же принцип перевода был таков, чтоб довести Теофраста до советского читателя в строго-научном, то есть в подлинном виде, — чего дореволюционный читатель ни разу не имел. Самый перевод сделан по изданию Фосса, наиболее остроумному, а отдельные расхождения с ним оговорены.