Харассмент

Инга рассмеялась, хотя внутри моментально съежилась от очередного непредусмотренного страха – а вдруг все журналисты напьются и проспят?

– Только если вы обещаете утром быть вовремя.

– Вы можете пойти с нами и контролировать, – заверил ее Владимир. Инга снова рассмеялась, теперь уже не понимая – он что, заигрывает с ней? – На самом деле, Наталья полгода жила в Париже и хотела нам показать свои любимые места.

Инга посмотрела на Наталью. Из всех журналистов та пугала ее больше всего. Наталье на вид было лет тридцать пять, у нее был крупный рот и широко посаженные глаза с полуприкрытыми веками, отчего ее лицо приобретало сонное и одновременно презрительное выражение. Она сидела в белой футболке, сложив свою байкерскую кожаную куртку на коленях, и было видно, что одна рука у нее целиком забита татуировками. Она выглядела настолько недружелюбной, а эти татуировки так не вязались с образом журналиста бизнес-издания, что Инга предчувствовала проблемы.

В этот самый момент объявили посадку, и пассажиры разом потянулись к выходу.

Инга зарегистрировала себя на место у окна, а остальных – на двух рядах позади. Она специально села отдельно: не хотела, чтобы в полете ее донимали разговорами. Впрочем, устроившись на своем месте, она тут же об этом пожалела: на соседнее кресло не столько опустился, сколько рухнул тучный мужчина. Он сильно потел и дышал ртом так тяжело, что воздух вырывался с хрипом. От мужчины несло виски. Их общий с Ингой подлокотник он, конечно же, занял, и ей пришлось изогнуться и вжаться в стену, чтобы не дотрагиваться до его руки и огромного живота, выпиравшего во все стороны.

Самолет разбежался и взлетел, и Инга приросла к иллюминатору, наблюдая, как дома из бетонных коробок превращаются в россыпь блестящих деталек, а машины – в крохотных букашек, ползущих среди леса-мха. Она любила летать. Ей нравились аэропорты, их исполинский размер, полчища людей и суета. Ей нравились самолеты. Когда она смотрела на них с земли, они казались ей живыми существами – правда, не «стальными птицами», как принято было их высокопарно называть, а милыми и немного нелепыми созданиями с огромными глазами-стеклами и круглыми носами. Когда на взлете они поднимали стойки шасси, Инга умилялась тому, как смешно они поджимают лапки. Инге нравились салоны самолетов – старые, с пожелтевшим от времени пластиком и пепельницами в туалете, и новые, с мягкой, меняющей цвет подсветкой. Наконец, она обожала самолетную еду. Неважно, вкусной та была или нет, главное – упаковка: всё в аккуратных белых контейнерах. Инга где-то слышала, что эти контейнеры называются «касалетки», и ей казалось, что такое название, удалое и ритмичное, идеально им подходит. Но особенно ее завораживала скорость, с которой самолеты доставляли ее в новое место. Со старомодной восторженностью Инга каждый раз поражалась: как же это возможно – только утром она проснулась в своей постели в Москве, а обедать уже будет в Париже!

– Не хотите? – спросил толстый мужик, предварительно вздохнув с особенно громким хрипом.

Инга изумленно посмотрела на его протянутую руку, в которой он держал чекушку виски, и помотала головой.

Мужчина снова захрипел и, оттопырив карман переднего сидения, позволил бутылке в него соскользнуть.

– Не боитесь летать, значит? – снова спросил он.

– Нет.

– А я ужасно боюсь. С детства. Отец был летчиком. Разбился.

– Какой ужас, – вежливо сказала Инга, снова с тоской думая, что надо было сесть с журналистами.

– Да… Что только не делал. Даже к психологу ходил. Без толку. Только это и помогает. – Мужик кивнул на карман.

Чтобы не показаться грубой, Инга отсчитала в голове три секунды, за которые мужик, к счастью, больше ничего не успел сказать, и надела наушники.

Самолет поднялся выше, и Инга больше не видела землю, а только круто взбитую пену облаков под крылом, простиравшуюся до самого горизонта. Солнце заливало все вокруг. Настроение у Инги было прекрасное: все впереди представлялось ей таким же светлым и просторным, как это небо.

Бортпроводники начали разносить напитки. Когда очередь дошла до Инги, она сняла наушники и попросила воду с газом. Толстый мужик не упустил шанс воспользоваться вынужденным ослаблением ее защиты:

– Отдыхать летите?

– Нет.

– По работе?

– Да.

– И я по работе. Много летаете?

Инга повела плечами. Она не знала, как отвязаться от мужика. Снова надеть наушники посреди разговора было бы слишком грубо.

– Да не очень много.

– А мне постоянно приходится. Я так скоро сопьюсь. Хочу уже однажды туда улететь и больше не возвращаться.

– Так надоело летать? – с усмешкой спросила Инга.

– Да не. Хочу уже нормально пожить. У нас разве поживешь нормально? Москва стала – не проехать. Пробки до обеда. Я из Выхино каждый день на Дмитровку мотаюсь, трачу на дорогу четыре часа, и это в лучшем случае! А эти чурки кругом? Русского лица уже нигде не встретишь. Все эти таксисты, разносчики, официанты. И все жадные стали. И недовольные. Ноют вечно и грызутся, грызутся. Вот ты давно в Москве живешь?