Харбин

«В такую пору и разъезда не заметишь», – подумал Болохов, закрываясь башлыком. Он снова пришпорил коня. Тот что есть мочи помчал его навстречу ветру, отчаянно ловя ноздрей ледяные снежные заряды. Вот он, миг счастья! – радовался Александр. – Так бы вот всегда, всю бы жизнь мчаться и не останавливаться, забыв про все беды на свете. Но куда там! Завтра все повторится сначала. Плац. Конный строй. И эта вечно опухшая от пьянства морда есаула Храпова, который начнет всуе распекать казаков, а те будут равнодушно смотреть на него своими пустыми глазами и думать о своем. У кого-то крыша в хате прохудилась, кому-то дров из лесу нужно привезти, женатые же думали о том, чем детишек кормить, коли дома конь не валялся… Потом будет развод, и те, кому выпадет идти в дозор, прямиком отправятся на границу. Остальные займутся лошадьми или станут рубить дрова для казенной печи. Зданьице-то пограничной стражи небольшое, в один этаж, но чтобы натопить его, требуется много усилий.

Но это все мелочи по сравнению с тем, какие чувства испытывал Болохов, встречая на улице своего старого знакомого господина Миязаки. Тот его конечно же узнал, несмотря на то, что он был в форме. Однажды через своего человека даже встречу ему назначил, но Болохов не пришел. Тогда на него посыпались угрозы. И на это Александр не отреагировал, только в следующий раз, когда Миязаки попытался вновь назначить ему встречу, он через его порученца послал японца к чертовой матери. Так и передайте, говорит, своему шефу, чтобы он больше меня не беспокоил. Иначе, мол, я за себя не ручаюсь…

После этого Миязаки больше не преследовал его, потому что ему нужно было спасать свою шкуру. В феврале 1932 года китайский генерал Ма Чжаньшань, командовавший в Маньчжурии войсками приграничного округа, в ответ на интервенцию Японии выступил с армией против оккупантов и пошел на Харбин, после чего повсюду на севере Китая началось стихийное преследование японцев. Миязаки и его помощникам ничего не оставалось, как бежать в Благовещенск и укрыться в японском консульстве.

…Долго Болохов блуждал в ночи, с трудом отыскивая в снежных вихрях дорогу. И вот ветер утих, а с ним прекратился и снег. Небо просветлело, оголив на сотни верст белую безбрежную пустоту. Снова замерцал огнями русский берег. Вот он, протяни только руку… Кругом сувоины – снежные сугробы с задулинами и застругами. Тяжело идти Абреку, притомился он.

– Что, вернемся домой? – спросил его Болохов.

Тот легонько заржал – будто бы понял его и обрадовался.

И вот уже конь мчит его по белой бескрайней равнине, выбивая из-под копыт тяжелые снежные искры. Неожиданно в серебряном свете луны над ними возникло небольшое прозрачное облако, чем-то смахивавшее на ангелочка. Ангел в небе! – удивился Болохов. – Ты откуда, родимый? Небось с той стороны? Ну так расскажи, как там у нас?..

Но тут снова подул ветер, метнув в Болохова горсть снега, и ангел растаял на глазах. А с ним скрылись за белой пеленой и очертания родного берега. Будто бы и не было сказки…

Эпилог

Был поздний вечер. Отужинав, Болохов пристроился за кухонным столиком и принялся записывать что-то в дневник, который он, скуки ради, а быть может, по душевному зову, начал вести еще в Лахасусу. По сути, это даже был не дневник, а средоточие его сокровенных мыслей. А главное, это был способ общения его с миром, потому как рядом с ним больше не было никого, с кем бы он мог вести откровенные разговоры. А здесь он был волен говорить все, что заблагорассудится.

Неожиданно кто-то постучал в окно. Он вышел из дома. Мела поземка.

– Гляди, как курит на дворе: зги не видать! – послышался в темноте чей-то мужской голос.

– Эй, кто тут?! – крикнул Болохов.

– Эт я, господин поручик, подпрапорщик Куницын!.. Из Харбина к вам с пакетом.

– Ну тогда давай в дом! – ответил ему Болохов.

– Так ить я не один! Гостей будете принимать?

Боже мой, какие могут быть гости в такую пору? – подумал Александр, вглядываясь в темноту.

Где-то рядом послышался скрип полозьев.

– Все, барышня, слезайте – приехали! – прозвучало в темноте.

У Болохова екнуло сердце. Барышня? Какая еще барышня? Неужели?.. – мелькнуло вдруг в голове. Но нет, этого не может быть!..

Он вначале решил пропустить внутрь гостей, и тут же две тени молча скользнули мимо него в приоткрытую дверь.

– Уф, ну и дорожка! – топая валенками и пытаясь стряхнуть с них снег, устало произнес невысокого роста казак.

Но не он интересовал сейчас Болохова – все его внимание было приковано к его спутнице. Та не произнесла доселе ни одного слова. Даже в свете электрической лампочки, одиноко висевшей над головой, лицо ее, спрятанное за толстой козьей шалью, покрытой тонким слоем льда и снега, разглядеть было невозможно.

– Да вы раздевайтесь – тут у меня натоплено, – произнес Александр, указывая глазами на обмазанную глиной небеленую печь, в которой под задиристый треск сухих дровишек весело плясал огонь.

Первым, стряхнув снег у порога, сбросил свою шинель казак, уже немолодой дядька с мокрой окладистой бородой, в которой давно застряла седина. Барышня же почему-то медлила.