Хардкор

Ф. Б. Эта традиция зародилась задолго до моего появления. Рикошет влился в голубой эпатаж моментально, а я не только не пил, но и штаны с себя не позволял тащить. Алекс – тоже. В последствии эта практика изображать голубых прошла, со сменой тусовки вокруг Свина. Солидный свалил, вроде бы даже уехал. Рикошет вырос. Да и Свин тоже. И молодые вокруг него стали относиться к нему с почтением. К тому же контингент стал другим; на смену загнивающей интеллигенции пришли ребята, оторвавшиеся от загнивающего рабочего класса. Штаны снимать стало неудобно.

М. Б. Да не то что неудобно, просто гей-тема начала формализироваться в году 87-м. Уже появился пул художников под эгидой Тимура Новикова. Появилась новая смена поклонников некро-реализма и искусств, которые на полном серьезе все битнические гей-шуточки воспринимали, и от этого отмежевалась часть пожилых участников некродвижа. Тот же Андрей Мертвый или Леня Череп, он же Трупырь. Появился Монро, не скрывавший своих пристрастий, да и Густав уже тоже; через него с его друзьями из «Клуба Друзей Маяковского» проходили все арт-новобранцы, тянувшиеся к моде и славе.

Ф. Б. А в группу НО в январе 1985-го пришел красавчик Густав (Георгий Гурьянов, барабанщик группы «Кино»). У нас не было сомнений, хотя всерьез и со стопроцентной уверенностью тогда никто не мог сказать ни о ком, это сейчас можно открыто заявить – он гей! А тогда это было оскорбительно и унизительно по гомофобным советским и уголовным меркам. Густав приходил на репетиции тщательно выглаженный, с уложенными волосами, после купания в бассейне Института имени Лесгафта, который был неподалеку. Алексовы же носки люто воняли после рабочей смены на «Скорой Помощи», а потом, по мере репетиций, в комнате разливался аромат портвейна, который они пили на лестнице. В общем, музыканты НО были контрастны. Брат Алекса Оголтелого служил в милиции и внешне он был копией Алекса. От него у Алекса всегда была ментовская форма, в которой он выступал в Рок-клубе на концертах «Народного Ополчения». А на первую репетицию НО у меня дома Алекс приехал после суток в вытрезвителе, где его побрили наголо. Опыт общения с блюстителями порядка учил нас выживать, искать слова для объяснения своего поведения и образа. Не будешь же ты выкладывать всю свою идеологию перед ними? Стандартная байка про то, что «мы из кино» порой срабатывала от задержаний. Тем более, что половина прикидов могла быть в самом деле позаимствована в театральных костюмерных. Как, например, красный камзол Ослика.

Основная тусовка «битничков», несмотря на гей-эпатаж, педиками не была, у нас были «жабы», как их называли «битнички». Кто это придумал – неизвестно. Это пришло к нам из более ранних времен. У Майка Науменко была песня, написанная для Свина, со словами «у меня есть жаба, редкостная дура, и я бубу её каждый день».

М. Б. Ну вот, и это все отголоски самого начала восьмидесятых и переходного периода от тусовок хиппанов семидесятых к «новой волне». Новое движение, новые термины, новый вид и фольклор. Что-то даже укрепилось в панк-волне середины восьмидесятых, которая уже оформилась «по международному стандарту». Жабы тоже, у нас одну девицу так и прозвали в итоге «Жаба Наташа».

Ф. Б. У нас в тусовке все жабы имели клички: Килька, Гангрена, Мява, у Юли Зарецкой было аж две – Активная и Связистка. Жабы делились на две категории. Те, с которыми круто отжигать, тусоваться, устраивать панковские оргии. И те, с которыми можно было бы завести отношения. По всем моим друзьям это было заметно, все вроде шумели и орали вместе. А потом у каждого появлялась относительно уравновешенная подруга, с которой быстренько игралась панк-свадьба. Мне досталась одна из самых шумных, Юля Активная. Свинья постоянно окружал себя миловидными девочками, обычно небольшого роста, славными и любящими его. Называл их упорно «жабами», видимо, проверяя на терпимость. Девочки терпели его выходки. Он был славный пупсик, вечно пьяный и добрый. К тому же, из хорошей семьи. Трек «Ночь В Окне» я написал на день рождения Свина, это был жесткий стёб над его беспорядочными половыми связями. Свин поулыбался, пленочку принял и спрятал.

Говорят, Свин никогда не дрался и не терпел насилия, но у меня сложилось другое впечатление. Видимо это был где-то 1985-й год, когда я застал подвыпившего Андрея, мутузившего какую-то свою жабу. Наверняка, та была виновата; впрочем, в том борделе, в котором все они жили, любой мог проснуться в постели с незнакомым человеком. Рикошет запретил мне вмешиваться, я хлопнул дверью и решил больше туда никогда не ходить. Мне было абсолютно ясно, чем закончится эта история ленинградского панка, уже тогда. Это был просто вопрос времени.

М. Б. Но в период оформления и подъема субкультурок все было гораздо бодрей. Начались даже неформальные свадьбы – и в Москве, и в Питере. Вопрос один: зачем?