Харизма [СИ]

  Милана сделала шаг ко мне - маленький, чеканящий. Она побледнела, если возможно побледнеть при лилейно-молочной коже. А я что? Я повернулась к ней спиной и принялась рыться в ящике стола.

  - Не хотите кофе? Тогда, может, чай? Мне чай можно. Это направит мой день в правильное русло. Пятница идеально подходит для того, чтобы начать все с чистого листа. - Шелковый рукав - прохладная вода цвета каппучино - сбился на предплечье; я достала из ящика стола кофеиновые пластыри и пришлепала к руке сразу четыре штуки. Никотиновые малютки остались в ящике, нетронутые. - Или с чистого пластыря. - Я с издевкой ухмыльнулась.

  Мне было фиолетово, что Милана подумает о старушке Харизме после этого небольшого представления. Все еще ухмыляясь, я обернулась.

  Ну и дела! Милана впритык подступила ко мне. Когда я говорю 'впритык', это значит 'вторжение в мое личное пространство'. Я чувствовала ее дыхание на своем лице. Однако не шагнула прочь, да и некуда было - я бы уперлась пятой точкой в стол. Плечи и шея загудели от напряжения. Прости, Милана, я не падка на девочек, пусть даже у них внешность голливудской звезды, а пахнут они украденными у убитых китов грезами. Я не сказала белокурой девушке, чтобы она, мать ее так, немедленно дала задний ход. Нахмурившись, я немигающе смотрела на нее, рукав шелковой блузы скользнул к запястью, проглатывая пластыри, обнимая ярко-голубые 'Той Вотч'.

  - Он забрал самое дорогое, - губы с четко очерченным контуром шевельнулись, - что у меня было. И ему все мало?

  Я покачала головой и сказала чистую правду:

  - Не-а, не въезжаю в базар.

  - Вы влезли в мою голову там, на перекрестке.

  Я почувствовала, как мое лицо искажается в жестокой усмешке: была ли я для нее брюнеткой-с-перекрестка?

  Милана нахмурилась. Не в настроении улыбаться? По правде говоря, холодная красотка вообще была не в настроении.

  - Он нанял вас.

  - Милана, - вздохнула я, и мой выдох прошелестел по ее платиновым бровям, смольным ресницам, - на часах - начало десятого утра. Я не просекаю расклад, окей? Говорят, чтобы по утрам начать ясно соображать, надо съедать яблоко. Я вот не съела и не просекаю трепаный расклад! Буль, буль, буль - вот и все, что я слышу.

  - Он нанял вас, да?

  Впору мученически застонать и сокрушенно хлопнуть ладонью по лбу. Да я бы хлопнула, но мы стояли так близко друг к другу, что тогда бы я непременно коснулась Миланы. А я не хотела к ней прикасаться.

  - Буль, буль, буль, - повторила я проникновенно.

  Гортанный клокочущий звук вырвался из горла белокурой девушки. Она занесла руку и ударила меня по лицу! Достаточно сильный удар со столь близкого расстояния.

  - Эй, за что?! Я вычитала о яблоке в 'Ягодках старости'!

  - Почему он не оставит меня в покое? Почему люди не меняются?

  Милана замахнулась для второй пощечины.

  Ну нет, это уже перебор. Разок треснула - и хватит.

  Моя рука выстрелила вперед. Я перехватила ее руку, и прошипела этому белокурому произведению искусства в лицо:

  - Почему же не меняются? Еще как меняются. Болезнями.

  Ее ногти ужалили мою руку. На коже раскрылись две борозды, что-то горячее стало впитываться в шелк. Ругнувшись, я подставила Милане подножку и сжала ее плечо.

  Девушка стояла на коленях и всхлипывала - страшно утонченная, трепетная, красивая в одночасье.

  - Уймитесь, Милана! - выплюнула я. Блондинка дернулась, но я крепко держала ее. Курсы по самозащите научат вас давать отпор агрессивно настроенным красоткам. - Больно? - спросила я. Она тихонько вскрикнула. - Тогда уймитесь и не бросайтесь на меня. Я всего лишь пыталась поддержать беседу, Господи Боже. Поддержать беседу, понимаете?

  Громкий всхлип. Рыдания.

  А я все продолжаю держать ее. Блин.

  - Я сейчас отпущу вас и отойду.

  Кивок.

  Я отпустила ее и отошла. Девушка перебралась на софу, где накрыла лицо ладонями, и ее рыдания стали заунывным, как волынка, плачем.

  Меня заметно потряхивало. Я села за письменный стол и вытащила сразу несколько бумажных платков из коробочки. По желтой гофрированной коробке жизнеутверждающе вальсировали цветочки, листики и облачка, веселились как прокаженные. Столько радости и веселья! Щека горела; царапины на руке кровоточили, и я приложила к ним платки. От вида выступившей крови в голове зазвенели бубенчики, а на корне языка стало горчить. Прибитая, злая, обескураженная, я откинулась в кресле. Адреналин покидал тело, коленки ослабли.

  Милана смотрела на меня своим огромными серебристо-голубыми глазами-кристаллами, слезы блестели на ее лице жемчугом. И никаких потеков туши, пудры, размазанной помады! Водостойкая косметика?

  Словно прочитав мои мысли, белокурая девушка выудила из сумочки пудреницу и принялась изучать себя в зеркальце. Нечего изучать - ее лицо было безупречно.

  - На здоровье, - я бросила ей коробку с бумажными носовыми платками.

  Милана не вытирала, а аккуратно промакивала слезы.

  Я коснулась ссадины над бровью и коротко поведала Милане о вчерашней клевой тусне на перекрестке.