Харизма [СИ]

  Подруга была в узких бежевых брюках со стрелками, шифонной летящей блузе с наброшенным поверх бежевым пиджачком. На пуговицах-монетах - ее профиль. Эксклюзивная вещь. Я была на каблуках, поэтому могла смотреть ей аккурат в глаза.

  - Увидела рекламу по телевизору. - Я поправила сумочку на плече.

  - Ты не смотришь телевизор.

  Есть люди, которые при встрече начинают бить себя в грудь кулаком и хрипло реветь, как барахлящий приемник: 'Я не смотрю телевизор! Для меня это чуждо! Что могу посмотреть, так это запись какой-то оперы или балета, но все эти сериалы и ток-шоу - никогда!'. Удаляйте номера телефонов таких людей из списка контактов, сжигайте их визитки, разрывайте все пуповины.

  - Ты очень посредственного мнения обо мне.

  Свобода ухмыльнулась.

  Я толкнула дверь, и мы вошли. Что ж, я была права: ни одного фарфорового воротничка.

  Оформленный с обветшалой претензией зал. Безвкусные гипсовые попугаи выкрашены в кричащие цвета. Тихо бормочет ящик. Бар был полупустым, за исключением пяти заблудших душ. Двое примостились в дальнем углу, солнечный блик с улицы срикошетил и вспыхнул в их глазах, от чего в сумраке в мгновение ока воспарили и исчезли четыре луны. Ясно, очеловеченные животные. Еще двое - подростки в форме одной из этих привилегированных школ, в которых учатся сплошь разбалованные поросята денежных мешков. Подростки нервно зыркнули в сторону отворившейся двери. Прогульщики. Третий подросток, похожий на пирожок на ножках, топтался у бара, а широкоплечий высокий старик с окладистой бородищей сверлил его взглядом. Под левым глазом бармена была татуировка туза бубен.

  - На прошлой неделе мы обедали в Китайском Квартале, и тебе, мягко говоря, не понравилось.

  - Я тогда была не в настроении пробовать новое, - сказала я, не без содрогания, впрочем, вспомнив тех приготовленных в кипящем масле угрей. - А сегодня в настроении. - И направилась прямиком к барной стойке.

  - Здесь и накормят, и убьют, - проворчала Свобода. - Быстро, воткни мне вилку в шею и избавь меня от мучений.

  - Сделай это сама, - улыбнулась я.

  Старику было за шестьдесят, но, похоже, ни продажа 'Лазурных пляжей', ни заселение в Дом Престарелых никогда не стояли у него среди приоритетов. Этот угрюмый хрыч не выглядел как тот, кто предпочитает легкий путь. Пожалуй, такого же мнения придерживались агенты-сирены, пытающиеся заманить его корабль на скалы Достойной Старости контрактами из плотной качественной бумаги. Но, кажется, таким, как Туз - упрямым, морщинистым жмурикам, - это до лампочки.

  Мы сели на высокие табуреты.

  - Еще раз спрашиваю, сынок, - прогремел Туз, - тебе и твоим дружкам есть по двадцать один?

  Пирожок полез в карман. Штаны трещали на нем по швам. Бросив на барную стойку смятую банкноту, он взвизгнул:

  - Проверь, старикан, есть ли нам теперь по двадцать один!

  Туз не шелохнулся.

  Рядом со скомканной банкнотой как по волшебству возникла еще одна.

  - А вот так? - спросил Пирожок. Его раскрасневшиеся щеки походили на два воздушных шарика. Воротничок рубашки вдавливался в шею. Не мальчик, а мечта колбасника.

  Я тихонько засмеялась, ничего не могла с собой поделать. Старик медленно повернул голову, как та сова, и уставился на меня. Я широко улыбнулась.

  - Обслужи их, Туз, пусть почувствуют вкус взрослой жизни. А как проблюются - сделают для себя соответствующие выводы. Ты преподашь им важный жизненный урок. Этому не научат ни в одной школе. Впрочем, как там поется в песне: нам не нужно образование.

  Свет матово плескался в левом, стеклянном глазу старика. Правый же глаз, с сеткой сосудов, принялся шарить по мне.

  - Скажи спасибо этой леди, жопоголовый, - проворчал старик минутой позже, отработанным движением сгреб банкноты и сунул в кассу. Непривычно слышать подобные слова от пожилых людей. От старости ожидаешь величественности и мудрости, а не низкопробных кличек. - Это в первый и в последний раз, ясно?

  Он доверху наполнил три полулитровых кружки и поставил на стойку. Пирожок вцепился в них, будто паломник в священные мощи.

  - Улет, старикан, просто улет! Как дела, цыпочка? - Пирожок стрельнул глазами в Свободу.

  - Брысь, - сказала я, выжимая из себя остатки благожелательности.

  Тем временем Туз сделал погромче телевизор и, елозя тряпкой по стойке, подошел к нам. На нем было мало одежды, словно излишком тряпья он мог навесить на себя лишние годы. Цветастая пляжная рубашка, парусиновые штаны, одетая задом наперед кепка; собранные канцелярской резинкой в 'конский хвост' седые волосы спускались до лопаток. Я пыталась представить старика сидящим за одним из этих бамбуковых столиков на игре в бинго, прихлебывая мятный чай и кокетничая с морщинистой, как сухофрукт, собеседницей, но шхуна моего воображения благополучно дала течь и затонула.

  - У вас есть меню? - спросила Свобода.

  - У меня есть овощной рулет.

  - Две порции, пожалуйста, - сказала я.

  Подруга опалила меня злобным взглядом. В этом взгляде читалось: я хочу равиоли, или вегетарианскую лазанью, или пасту карбонару, или томатный суп с базиликом на крайний случай; за что ты так со мной?

  - Что к рулету? - спросил Туз.

  - 'Ам-Незию'. Свобода?