- Один из ваших постоянных посетителей - очеловеченное шимпанзе.
В действительности я не знала, так ли это ли нет. Главное - говорить уверенно и смотреть собеседнику в глаза.
- Вы о Марселе? - Бармен сощурил здоровый глаз, не прекращая тереть давно чистую стойку; он выглядел так, словно выставил себя дремучим дураком. Мою пустую тарелку и тарелку Свободы с рулетом, к которому она практически не притронулась, он водрузил на микроволновку. Он смотрел на меня, как если бы только что увидел; заново рассматривал, словно я была двухмерной картинкой, которую он в воображении крутил туда-сюда, чтобы увидеть под иным углом. - Почему вы интересуетесь Марселем?
Шимпанзе Марсель, ясно.
- Марселя не стало, Туз.
- Старина Марсель куда-то уехал?
Я заметила, что многие пожилые люди неохотно признают сам факт существования смерти. Старость сама по себе отличное напоминание того, что ничто не задерживается по эту сторону.
- Его убили, Туз. Этой ночью. Я помогла милиции найти его тело... С вами все в порядке?
Когда бармен вновь открыл глаза, в одном из них стояли слезы. Я тактично отвела взгляд.
- Вы из милиции.
- Это долгая история, но - нет, я не из милиции. Я чтец. - Я не смотрела на прослезившегося жмурика, поэтому мои слова прозвучали так же убедительно, как блеяние овечки.
- Жнец. - Это было грубо. Но, видит Бог, я прикусила язык. - Слушайте сюда, госпожа Жнец: Марсель на протяжении четырех лет каждый день заглядывал в 'Лазурные пляжи', но за эти четыре года я узнал о нем не больше, чем в момент нашего знакомства... Проклятие! - Туз отвернулся. - Что-то в глаз попало. Гребаный глаз! - Широкие плечи подрагивали, бармен шмыгал носом, а когда продолжил говорить, голос дрожал: - Он всегда заказывал двойную порцию 'откровения'. Во что вляпалась эта старая дурная обезьяна? А я ведь говорил ему, обормоту, чтобы держался подальше от той леди. Я так и сказал ему: от красивых женщин жди беды... Как-то она пришла сюда, вплыла как дива, в косынке и больших темных очках. Они долго говорили, сидя в самом темном углу зала, потом она встала и ушла, а он напился в хлам и все твердил, что не может подвести ее...
Я затаила дыхание, чтобы не спугнуть кружившие в воздухе стайки слов.
Бедный Марсель! Он просто пошел в расход. Вернее, вначале в посадку, а потом на дно. Такое случается, если вы шимпанзе.
- Не может подвести ее - и? - не выдержала я.
Туз мотнул головой.
- Вы все еще здесь?
И я поняла: он больше ничего не скажет.
- Марсель что-нибудь рассказывал о той девушке?
- Нет.
- Туз, это очень важно. Я не хочу, чтобы Марсель умер ни за что.
Старик молчал, наверное, с минуту. Когда я уже на девяносто девять процентов была уверена, что ручеек слов перекрыт, бармен проговорил спокойным, тихим голосом - голос принадлежал человеку, которым он однажды был, когда трава была зеленее, а вкус слаще.
- А за что умирают люди? За что правильно умереть старому очеловеченному животному? Скажите мне, госпожа Чтец, и я скажу вам спасибо.
Я оценила, что он заменил оскорбительное 'жнец' на 'чтец'. Клянусь, если я когда-нибудь встречу подонка, автора той унизительной статьи, после которой за чтецами среди невоспитанных людей и закрепилась эта кличка, я подправлю его фотогеничность.
Я подумала над словами старика, но не нашлась с ответом, поэтому ответила честно:
- Не знаю.
- Она была похожа на вас.
- Кто? - не поняла я.
- Леди в стрекозьих очках.
Я все таращилась на старика, когда подошла Свобода.
- Мне жаль вашего друга, - шепнула я.
- Нет, - старик высокомерно вздернул подбородок, но в глазу плескалась боль, - он не был моим другом. Он был ничьим другом. А теперь утикайте.
И мы ушли.
'Она была похожа на вас'.
Что, черт возьми, это значит?
По радио звучала песня Ари Баррозу, ставшая лейтмотивом фильма 'Бразилия'. Я открыла окошко такси и закурила. Свободе это не понравилось. Честно говоря, мне тоже, но иногда ничего лучше курения я не могу придумать. Очень часто не могу придумать. Еще ни разу не придумала. Налегать на ментоловые леденцы? Перебирать четки? Это не для меня.
Леди в стрекозьих очках, темноволосая девушка, - она похожа на меня.
Перешагнув порог офиса 'Реньи', я оставила за дверью все свои волнения. До девяти вечера я была в безопасности от собственных мыслей. От собственных, блин, мыслей.
ГЛАВА 17
Часы - перламутровое тикающее яйцо, красивее американской мечты - показывали половину десятого. В начало одиннадцатого ко мне в берлогу придет Лука. Если я не хочу заставлять его ждать, мне стоит поторопиться. Я отложила ручку и встала из-за стола.
Еще нет десяти вечера, но 'Стеклянная Сосулька' уже стала исключительно унылым стеклянным муравейником без муравьев. Тоскливее зрелища не придумаешь. Здание аккомпанировало моим шагам тишиной, в которой потрескивал кондиционер. Где-то кто-то громко разговаривал - поздний телефонный разговор, театр одного актера. Я спустилась в лифте в стеклянный вестибюль.