Харка, сын вождя

Маттотаупа и Харка еще не могли говорить. Они легли на траву рядом со своими четвероногими друзьями. Солнце косыми лучами освещало прерию, травы клонились к земле под вечерним ветром.

Харка прижался лицом к плечу отца.

Они молчали. Говорить было не о чем. Они были вместе. Они делили тяжкий жребий изгнания. Они были отверженными. Никогда больше не вернутся они в родное стойбище, никогда не услышат радостные крики детей, вечерние звуки флейты, никогда не будут танцевать Танец Бизонов, сидеть вместе с братьями у огня и жарить мясо, никогда не наденут рубаху, расшитую матерью или сестрой…

Никогда.

Потому что Хавандшита оказался лжецом и все ему поверили — все, даже Татанка-Йотанка, даже Четан и Черная Кожа.

Харка протянул отцу свой нож. Он хотел отдать ему и винтовку, но Маттотаупа отказался принять ее.

Вместе они были сильны. Достаточно сильны, чтобы жить в дикой прерии, которая была их родиной. А больше они пока ни о чем не думали. Все, что было уготовано им судьбой, — отчаяние, ненависть, жажда мести — было скрыто от них в этот час.

Потом они вскочили на коней и отправились дальше на запад. Только теперь Маттотаупа нарушил молчание.

— Я дал клятву ехать до самых гор, не оглядываясь. Потом мы свободны, — сказал он. — Но земли дакота навсегда закрыты для нас.

Мустанги снова пустились в галоп.

В изгнании

Молчание горы

Солнце было в зените. Нагретый полуденным теплом воздух дрожал и плавился, словно чья-то незримая рука ткала золотое покрывало из льющихся с неба лучей. Над буреломом, учиненным весенним ураганом на склоне Черных холмов, стояла тишина. Из ран поваленных деревьев струился аромат смолы. На обнаженных корнях темнели засохшая земля и клочья мха. А вокруг этих умирающих деревьев уже зеленели травы и наливались соками ягоды. Карабкались по стеблям жуки, жужжали пчелы.

Между двумя раскидистыми деревьями, в густой тени, стоял бурый медведь. Несколько солнечных зайчиков, пробившись сквозь густую листву и хвою, плясали на его коричневой шкуре и слепили его. Он поморгал, уселся на землю и принялся старательно облизывать передние лапы. Потом втянул носом воздух, замер на секунду и вновь принюхался.

Наконец он поднялся и устремился в самую гущу бурелома. Привычно цепляясь когтями за кору деревьев, он ловко перелезал со ствола на ствол. Шкура его ярко блестела на солнце. Он целеустремленно двигался к огромному старому дереву, одиноко стоявшему посреди хаоса разрушения. Кора на его толстом стволе потрескалась, крона была растрепана. Ветер играл листвой, создавая причудливую игру светотени. Вокруг гудели пчелы.

Приблизившись к дереву, медведь стал осторожней. Он был уже не молод. Искушенный опытом, он обошел дерево и спрятался в кустах. Потом медленно, зигзагами, словно и сам не знал, куда идет, стал подбираться к заветной цели, от которой исходил соблазнительный аромат меда.

На дереве в глубоком дупле обосновались пчелы. Медведь решил присвоить их зимний запас меда. Не потревожив пчел, он подобрался к дереву, встал на задние лапы, быстро залез лапой в дупло и, вынув ее, принялся с наслаждением слизывать мед.

Но тут пчелы наконец почуяли вора. Сначала из улья вылетело несколько разведчиц, потревоженных медвежьей лапой. Почти в тот же миг к дуплу с очередной ношей нектара подлетели другие обитательницы улья; сработала какая-то незнакомая медведю система пчелиной связи, и на него накинулся уже целый рой разъяренных насекомых, жаливших его в морду и во все доступные им места.

Медведь отчаянно отмахивался от них, стараясь прежде всего защитить глаза. Но пчелы были проворней и основательно отравили косолапому лакомке радость сладкой добычи. Правда, он не сразу сдался, а еще раз сунул лапу в дупло и облизал ее — наспех, уже без удовольствия, — но потом не выдержал и обратился в бегство. Он стремительно карабкался по стволам поваленных деревьев, прыгал, как белка, несмотря на свой внушительный вес, и наконец добрался до леса. Разъяренные пчелы продолжали преследовать его, и он помчался дальше, не разбирая дороги, с треском продираясь сквозь заросли кустарника.

Однако метров через сто он вдруг резко остановился и замер как вкопанный. Пчелы все еще атаковали его сзади, но впереди появился самый ненавистный враг — человек.

Человек оглушительно хохотал. Медведь решил, что это рев, и ответил противнику сердитым рычанием в надежде испугать его. Но тот продолжал хохотать. Пчелы, воспользовавшись заминкой, с остервенением набросились на самые уязвимые места четвероногого хищника. Это переполнило чашу терпения медведя, вместо лакомства получившего изрядную трепку, и он бросился прочь.

Неугомонные пчелы еще преследовали его какое-то время, затем с триумфом возвратились в родной улей. Собственные потери их мало интересовали.

Человек проводил удирающего медведя взглядом и снова рассмеялся. Когда зверь исчез из вида, он хлопнул себя по губам и пробормотал:

— Болван!