Хармонт. Наши дни

Ежи отменил вызов и отпустил сунувшегося было в дверь лаборанта. Затем с облегчением уселся, достал «рачий глаз» и взвесил его на ладони. Секунд десять спустя тот запульсировал, замигал красным, словно аварийный сигнал. Ежи удовлетворённо кивнул: «глаз» явно реагировал на контакт с человеческой кожей. С минуту он любовался расходящимися от ладони концентрическими кругами, затем повернул её тыльной стороной вверх. «Рачий глаз» не упал, он держался, будто прилип, прикипел к руке. Ежи поднялся, собираясь упрятать «глаз» в сейф, чтобы заняться им назавтра, но внезапно заметил, что цвет концентрических кругов изменился. Он не был больше красным, он тускнел и светлел, стал розовым, затем кремовым и, наконец, переродился в матово-белый. Минутой позже пульсация стала стихать и ещё через минуту сошла на нет.

Пожав плечами, Ежи убрал «рачий глаз» в сейф, наложил печать и захлопнул за собой лабораторную дверь. На лифте спустился на первый этаж и, едва створки кабины раскрылись, угодил во взбудораженную толпу репортёров. Из кабины Ежи мигом выдрали, сдавили, сунули под нос полдюжины микрофонов и ослепили вспышками.

– Без комментариев! – выкрикивал Ежи, прорываясь через толпу. – Сказал же, без комментариев!

Он плохо понимал, как удалось добраться до машины, при этом уцелев и не превратившись в отбивную. Репортёры не отставали, дородная тётка, распластавшись на капоте, кричала что-то, прижав толстые губы к лобовому стеклу. Тощий и сутулый, похожий на вопросительный взгляд, мозгляк упорно пытался просунуть микрофон в форточку водительского окна. Двое здоровяков пробовали на прочность ручки задних дверей.

Ежи завёл двигатель. Раздавлю к чертям, думал он, с ненавистью глядя на дородную тётку на капоте. Внезапно он осознал, что к поднятому журналистской братией шуму и гвалту примешался ещё один звук, назойливый и вздорный. Несколько секунд понять, что это за звук, не удавалось, а когда, наконец, удалось, Ежи нашарил в кармане мобильный телефон и поднёс к уху.

– Антон! – услышал он женский заполошный крик в трубке. – Антон…

– Что?! – закричал Ежи в ответ. – Что Антон?!

Он плечом выставил дверцу, выскочил, схватил за ворот и отпихнул прочь похожего на вопросительный знак мозгляка.

– Заткнитесь все! – взревел Ежи. – Кому сказал, ну!

В наступившей тишине из трубки доносились лишь короткие всхлипы.

– Говорите! – взмолился Ежи. – Не молчите, прошу вас. Что Антон?

Секунду трубка молчала, потом голосом Мелиссы Нунан ответила:

– Полчаса назад Антон умер.

Телефон выпал из руки. Закружилась голова, Ежи шатнуло, скрюченными пальцами он вцепился в распахнутую автомобильную дверцу, чтобы не упасть.

– Скажите, это звонил ваш напарник? – подскочил к Ежи румяный атлет. – Ваш напарник Антон Голиков? Он струсил, да? Всего пару слов для «Хармонтского вестника», ваш напарник струсил?

– Что вы сказали? – растерянно переспросил Ежи.

– Голиков струсил?

Ежи отпустил дверцу, его шатнуло, и секунду спустя, собрав воедино всё, что в нём оставалось, он без размаха всадил правой румяному атлету в лицо.

Ян Квятковски, 32 года, без определённых занятий

– Вон они, – вытянув руку, сказал Чероки. – Видишь? Между светофором и ларьком.

Ян навёл на треснувший, расколотый надвое ларёк окуляры армейского бинокля. Сместил ближе и вправо к завалившемуся набок светофорному столбу. «Гремучие салфетки» лежали на равном расстоянии от обоих. Ян насчитал шесть штук. Бурые, зазубренные, похожие на диски от электропилы, только не круглые, как эти диски, а, скорее, каплевидные.

– Это точно они? – спросил Ян.

– Они, – истово закивал Китаец Ю. – «Салфетки». Это моя их нашла.

Ян сунул бинокль в футляр. С плоской вершины невысокого пригорка, на котором они лежали втроём, Второй Слепой квартал просматривался вглубь футов на двести пятьдесят. Ларёк стоял сразу за перекрёстком мрачного, со времён посещения не хоженного переулка с кривой, огибающей квартал улицей. Светофор завалился на мостовую и перечёркивал перекрёсток по диагонали.

– Хорошая «салфетки», – стал уговаривать Китаец Ю. – Очень хорошая. Большая деньги.

– Вот сам бы и шёл за ними, раз «большая деньги», – в сердцах бросил Ян. – И делиться бы не пришлось.

Китаец повернул к нему круглое и плоское, как тарелка, лицо.

– Моя не мочь сама, – с сожалением сказал он. – Моя мало-мало подыхать.

– Джекпот, – тронул Яна за плечо Чероки. – Я так думаю, вдоль трубы идти надо. Огородами мы не пройдём, гробанёмся. А если вдоль трубы, есть шанс.

Ян с сомнением осмотрел прохудившуюся, сшибленную с крепежа газопроводную трубу, ряд конических неглубоких воронок вдоль неё, словно обстреливали трубу из миномётов, но уничтожить не стремились и бросили, едва сбили с опор. Воздух над воронками был особо прозрачный и будто стеклянный, верный признак того, что на дне у каждой клубится, поджидая своего часа, «ведьмин студень».

– Если с умом идти, проскочим, – сказал Чероки. – Если осторожно, должны проскочить.