Харроу из Девятого дома

В начале прошлой недели ты еще верила, что сможешь выжить, хотя все исходили из обратного. В середине прошлой недели император Девяти домов, Первый владыка мертвых, после ужина пригласил тебя в свои покои. Ты уселась в уже знакомое кресло у знакомого кофейного столика – за огромным окном чернела пустота, вы все обитали глубоко в брюхе корабля – и он удивил тебя, предложив тебе воду и простой хлебец. Ты смогла погрызть краешек – судя по вкусу, там не было ничего, кроме муки и соли.

– Я помню, что ты сказала «нет», – начал учитель. – Я уважаю твой выбор. Я не стану предлагать снова, только скажу, что в любое мгновение до того, как закроется дверь, до того, как Мерсиморн запрет меня, ты можешь прийти и сказать, что останешься со мной. Я выполню эту просьбу. У тебя впереди десять тысяч лет, Харрохак.

Ты не стала на это отвечать. Спросила:

– Господи?

– Учитель.

– Ты – Князь Неумирающий, ты великий владыка мертвых. Почему мы запираем тебя в герметичном помещении?

Он откинулся на спинку кресла и сплел пальцы на животе.

– Ты попала в больное место, Харрохак, – приветливо сказал он, сводя темные брови. – Я свет твой и спасение твое, кого мне бояться?

– Я не это имела в виду. – Ты наклонилась над столом. – Просто я не понимаю. Объясни, пожалуйста.

– Что случается с твоим телом, когда ты уходишь под воду, Харроу? Когда ты опускаешься в Реку?

Тебе давно уже не надо было над этим задумываться.

– Тело лишается сознания. Ликтор не осознает ничего вокруг себя, даже его некромантия бессильна. Вместо этого на передний план выходит вторая душа, механизм защиты, душа, которая способна работать рапирой без участия разума… без мыслей и осознания себя, но с большим искусством.

Если бы это так работало.

Император Девяти домов побарабанил пальцами по пряжке ремня. Его ужасные глаза все еще причиняли тебе боль: черные тени на ханаанском белом, радужное отсутствие цвета, намек вместо оттенка, белизна внешнего кольца и матовая чернота склеры. Ты так и не привыкла к этому взгляду.

– Тысячи лет назад я воскресил девять планет. И снова зажег звезду, которую назвал Домиником. В напоминание. Dominus illuminatio mea et salus mea, quem timebo? [3] Господь – свет мой. Харрохак, если я уйду в Реку, я тоже лишусь сознания, а я – бог. Что, если в сорока миллиардах световых лет отсюда мой народ посмотрит в небо и увидит, как гаснет Доминик? Что, если сам Дом под их ногами снова умрет, когда я повернусь к ним спиной?

– То есть, если ты умрешь, Дома умрут вместе с тобой. Звезда, согревающая нашу систему, погаснет и… превратится в гравитационную яму, насколько я могу понять.

– Да, в черную дыру вроде той, которая забрала Кира. Я могу только надеяться, что к этому моменту вы все будете мертвы. Останутся, конечно, корабли Когорты. Колонизированные планеты… люди… но нас так мало, а ненавидят нас столь многие. И моя работа еще не доделана. Я не смогу смотреть на этот апокалипсис, Харроу. Я думаю, ты единственный ликтор, который способен осознать, что это такое. Это не огненная смерть. Это некрасиво. Мы с тобой были бы рады смерти, если бы она вспыхнула, как сверхновая звезда. Но это будет неумолимый закат – без надежды на наступление утра.

Вы оба замолчали.

– Если бы я сражался со Зверем Воскрешения, я бы бросил свои Дома на смерть, – сказал он. – Если бы я сражался с Вестниками, я мог бы сойти с ума, а это то же самое. Поэтому я запираюсь здесь… меня замуровывают. Чтобы Девять домов не стали нулем домов и бескрайним горем.

Он казался очень усталым и печальным.

– Понимаешь, не у тебя одной есть ограничения.

– Я могу задать тебе вопрос, учитель?

– Тебя от них еще не тошнит?

– Кто это – А. Л.?

Он распахнул глаза. Бог сел прямее, посмотрел на тебя с явным удивлением и спросил:

– Ты уверена, что хочешь это знать? Точно? Может, начнем с вопросов попроще, не таких неудобных? Откуда берутся дети, например? Я могу тебе рассказать. Не хочу, конечно, но я готов. Я приберег книжечку о детях, телах, дружбе и семье. Вы с Иантой… осторожны?

Теперь ты села прямо и произнесла размеренно, выделяя каждый слог, как будто говорила со скелетом:

– Мы. Не. Любовницы.

– Извини, я не… ну, вы примерно одного возраста, и я не знаю, как это теперь устроено, я слишком долго живу на свете.

– Мы не состоим в романтических отношениях. И в дружеских тоже.

– Извини! Извини, пожалуйста, я не должен был такое говорить.

Если бы краска на лице могла бы запечься и отвалиться кусками, как глина, так бы и произошло. Если бы ты могла заставить святого долга ворваться в комнату, пронзить тебя рапирой и утащить твой окровавленный труп, ты бы так и сделала. Ты встала.

– Если я зашла слишком далеко, учитель, прости меня. Я отзываю свой вопрос.

– Нет, – сказал он. – Давай поговорим о ней. О моем страже.

Ты осторожно села снова.

– Ты наслушалась Августина и Мерсиморн, – предположил бог.

– Да.

– Ну да, не Ортуса же. Бедный Августин. Бедная Мерси. Им все еще тяжело. Они несут груз своей общей вины. Да, наверное, пришло время тебе услышать об А. Л.