Харроу из Девятого дома

Он произнес ее имя так же, как произносили его двое непокорных святых, как две разные буквы. Ты ясно расслышала «А» и «Л». Он продолжил:

– Это расшифровывалось несколькими способами. В шутку, конечно. Я часто звал ее Аннабель Ли. Анни Лори. Когда я впервые ее встретил, я назвал ее Первой. Единственной. У нее было и другое имя, но я похоронил его вместе с ней, и никто больше его не произносит. Она мертва уже почти десять тысяч лет, но она несет дозор рядом со мной, как воспоминание… или что-то другое. Аннабель Ли была мне… как бы это сказать? Наставником? Другом? Я смел на это надеяться.

Ты не знала, как на это ответить, но он и не ждал ответа. Бог сказал:

– Она была первым Воскрешением. Она стала моим Адамом. Когда осела пыль и я увидел, что исчезло и что осталось, я оказался совершенно один. Наступил конец света, Харрохак. Только что я был человеком – и вдруг оказался Первым владыкой мертвых, первым некромантом и, что куда важнее, властелином без подданных.

– Учитель, что уничтожило Первый дом?

– Немногое, – сказал император и попытался улыбнуться. – Это было жутко: подъем уровня моря и мощная ядерная цепная реакция. С этого момента все пошло под откос.

Из этого тихого признания ты впервые узнала что-то о случившейся до Воскрешения катастрофе. Как и любой миф, этот рассказ казался далеким и нереальным.

– Харроу, это было не слишком весело. Я ничего не понимал… я был в ужасе. А она стала мне защитницей и единственным другом, и вместе со мной училась жить дальше. Это было чертовски трудно. Я раньше никогда не был богом.

Он осекся, а потом сказал:

– Она успела увидеть, что случилось с домом Ханаанским. Но ей было не очень интересно. Первая воскресшая была не человеком, Харроу, но она старалась. Гнев был ее самым главным грехом… Это нас объединяло. А когда была уплачена цена ликторства, когда мы оказались на пике эмоций… мы узнали, какова кара за наш грех. Чудовищное возмездие. За наше преступление нас будут преследовать до конца времен, наши деяния отпечатаются у нас на лицах и будут сопровождать нас, как дурной запах. Она погибла при первом нападении.

Ты не сказала, что соболезнуешь, ты не посочувствовала. Как и многие другие тайны, эта оказалась скучной и грустной: у императора Девяти домов кто-то был, а потом он, как и все его ликторы, кого-то потерял. Это была твоя история. История Ианты. История Августина, Мерсиморн и Ортуса. Это была история Цитеры и всех ликторов, кто умер за эти долгие мрачные века.

– Я понимаю, почему первые рыцари носят титулы Домов, – сказал бог. – Это имеет смысл. Но это искажает оригинальную идею. Ты знаешь, почему ты называешься принадлежащей к Первому дому? Потому что на самом деле ты – и все остальные – дети А. Л. Без нее никого из вас бы не было.

Император Девяти домов поставил на стол пустую кружку с размокшими крошками имбирного печенья. В те краткие секунды после тихого стука дна об стол, когда вселенная словно бы задержала дыхание, ты не представляла, что он собирается сказать худшее, что ты вообще слышала в своей жизни. Тонкие морщинки на лбу и у глаз стали чуть глубже, и он сказал:

– Мне нравится думать, что она бы полюбила тебя. Из тебя вышла бы отличная дочь, Харрохак. Иногда мне хочется, чтобы ты была моей дочерью.

В твоей жизни было мгновение, когда ты готова была отдать все свои сокровища на расхищение у подножия алтаря Ианты Тридентариус. Тогда ты получила отсрочку. Теперь отсрочки больше не было. Ты не отдала саму суть своей души за краденые глаза и сомнительное добродушие. И вот что тебя подкосило, чертову идиотку. Даже не бог, который создал Девятый дом, не Император всеподающий, не Принц Милосердный. Твой рок явился в облике взрослого человека, говорящего, что тебя можно полюбить просто так.

Ты швырнула стакан об стол. Вода выплеснулась из него цветком, и многочисленные длинные осколки стали чашечкой цветка. Ты взгромоздилась на этот же стол, и он заскрипел под твоим весом. Бог привстал, чтобы остановить тебя, когда ты опустилась на колени прямо на стекло, замерла в позе покаяния прямо на осколках, прижала к ним ладонь и превратилась в мокрое и кровоточащее воплощение раскаяния.

– Харроу, не надо. – Он чуть с ума не сошел. – Харрохак, пожалуйста. Извини, я наверняка сказал что-то невероятно глупое, это бывает. Я не хотел делать тебе больно. Десять тысяч лет прожил, а так дураком и остался.

Ты могла бы рассказать ему о предателе. Но вместо этого ты сказала:

– Я вскрыла Запертую гробницу.

– Нет, – ответил он, но не сразу.