Хасидские рассказы

— Что опять? — спросил ребе Хия. — Ты разве опять обругал его?

— Боже упаси! — говорит надзиратель и рассказывает, что, проходя мимо беседки среди олеандров, он не раз слышал голос Ханании. Тот либо повторяет слова текста с переводом, либо страстно вопит, обратившись к небу, и всегда лишь об одном: «Премудростъ! Премудрость! Премудрость!» Просит, точно голодный о хлебе…

— И понял я, — продолжает надзиратель, — что предо мною кающийся, весьма богобоязненный, и боюсь, не оскорбил ли я его тогда. Как бы не понести мне кары в небесах…

Ребе Хия посоветовал ему воздержаться от извинений, так как знал, что Ханания должен терпеть муки унижения. Но про себя он сильно радовался, что начинают с юношей считаться. Тем более, когда он стал замечать, что ученики, и те невольно проникаются уважением к пришельцу…

И снова думает, не этот ли юноша его будущий зять, и с грустью прибавляет: «Уж очень он не учен».

Однажды ребе Хия направился перед вечером к олеандровой беседке расспросить Хананию об его успехах.

— Воспринимаешь ли уже текст? — спросил его ребе Хия.

— Нет еще, учитель! Я еще не удостоился, но я его слышу с каждым разом яснее, все явственней, и в памяти остается все больше слов перевода.

Ребе Хия промолчал и вздохнул. А Ханания стал его просить:

— Учитель, вы мне как-то сказали: «Jassi-chenoh» — «пусть скажет». Это слово сохранилось в моей памяти, оно светится во мраке души моей, точно алмаз… Позвольте мне сказать вам…

— С удовольствием! — соглашается ребе Хия.

— Учитель, со мною творится нечто удивительное! С первых же дней моего пребывания здесь, когда я бывало, закрыв глаза, слушаю вашу речь, боясь, проронить слово, мне по временам казалось, будто я блуждаю по-прежнему в пустыне, изнывая от жажды… И издали слышу журчание чистого ключа, ясный, приветливый звук, точно вестник радости, нового счастья… И я чувствовал, что Божья милость пробуждается и ведет меня к ключу. Я иду к ключу, а ключ идет ко мне навстречу, мы приближаемся друг к другу!.. А я знаю, что это за ключ живой воды, я ведь некогда пил из него. Злой человек лишь попутал, склонил меня уйти от живой воды к мертвой, ядовитой, показавшейся на мой глупый вкус небесной росой… А ныне, я снова чувствую Господню помощь, я снова в пути к живой воде, и ключ помогает мне в поисках, и надежда крепнет в груди моей, что я достигну цели стремлений своих… И хотя приходится ходить по каменьям среди терний, я все же радостно хожу… И по мере того, как двигаюсь я, движется мне навстречу ключ…

— Аминь, да поможет тебе Господь! — благословил его ребе Хия.

— Сидя в беседке, я иной раз задумываюсь, и мне кажется, будто я клетка, полная певчих птиц… Птицы те пели Богу хвалу, пели славу Ему… Но пришел колдун и навел чары на птичек, и они запели иные песни… дерзкие… богопротивные… Простой народ не замечал перемены, по-прежнему хвалил птичек и их пение. Но проходивший мимо великий праведник остановился послушать, о чем поют птицы народу. И услышав, сейчас же поймав суть этих песен, заметив в их звуках похоть и страсть, он подошел к клетке и сказал; «Птицы, чем такое петь, лучше вовсе не пойте!» И суровый ветер подул холодным, злым дыханием на птиц, и птицы мигом онемели, оцепенев, упали на дно клетки, и лежат там сморщенные, со скрюченными крылышками, сомкнутыми клювиками и закрытыми глазками, точно мертвые…

— Когда же я слушаю вас, воспринимая слово за словом, — каждый звук будит во мне иную птичку; и те будто раскрывают глаза и клювики и начинают петь слабеньким, тихоньким голосом, но добрые напевы, честные, богоугодные песни… И тихо шевелят крылышками… Вот-вот, кажись, полетят.

— Видишь, Ханания, Господь являет тебе Свою милость, — утешает его ребе Хия.

Но Ханания не дает утешать себя.

— Все это, — жалуется он, — происходит лишь днем… А едва скроется солнце, снова тени ночные налегают на душу… И снова замирает и немеет все в клетке. Птички, было зашевелившие крылышками, снова цепенеют и падают, точно мертвые, с сомкнутыми клювиками, закрытыми глазками…

Растроганный ребе Хия сказал:

— Пойди, дитя, в молельню читать вечернюю молитву… Я же останусь здесь и помолюсь за тебя.

С глубокой благодарностью и любовью взглянув на учителя, Ханания вышел из беседки.

Ребе Хия, оставшись один, стал читать вечернюю молитву. Потом решил выйти в сад и под открытым небом помолиться за Хананию. Вышедши из беседки, ребе Хия заметил в нескольких шагах от себя двух змей, обвившихся вокруг двух соседних олеандровых деревьев. Змеи наклонились друг к другу головами, чуть ли, не касаются ядовитыми жалами и о чем-то шипят.

Ребе Хия знал всю живую тварь в своем саду: как тех, что летают высоко под небом, так и тех, что лежат среди ветвей на деревьях; как тех, что ползают по листьям низкорослых растений и по грядам, так и тех, что плодятся в густой траве. Ребе Хия сейчас же узнал, что одна змея — местная, другая же — пришлая, ему незнакомая, из рода гадюк.

Захотел ребе Хия узнать, зачем явилась сюда гадюка, стал в тени беседки и прислушивается. Слышит, как о том же спрашивает гадюку местная змея. И гадюка шипит ей в ответ.