Хасидские рассказы

Все молчат. Действительно, что поделаешь с женщиной? Если надоест какой-нибудь зазнавшийся богач, Иона не постеснится отколотить его; раввина оборвет грубым словом, — спрячется так, что ты его долго не увидишь… Но женщина? Где найти защиту от женщины, с ее причитаньями, криками и острыми ногтями? Тут уже нет спасения.

— Знаешь что, Гешель, — вдруг спохватывается Иона, как бы очнувшись от сна. — Возьми его к себе.

— С ума ты спятил! Хороши теперь, дела у меня, для своих хлеба не хватает.

— Тебе будут платить.

— Кто будет платить?

— Сколько ты хочешь в неделю?

— По крайней мере, рубль, — отвечает Гешель. — Но кто же все-таки будет платить? — продолжает он.

Всем известно, что деньги всегда хранятся, не у Ионы, а у Сореле, что у него даже нет на рюмку водки, хотя зарабатывает он недурно, котельщик он, слава Богу, хороший!

— А если из общины будут платить? — спрашивает Иона.

— Ну, да так они и расщедрились!

Иона топнул ногой.

— Должны платить!

— Иона, — говорит кондитер, — сдержись! Не впутывайся в общественные дела! Давно уже не было раздора в общине? Хочешь снова раздуть пожар?

Гешель того же мнения:

— Дайте мне сироту, я отведу его в синагогу.

— Я сам его отведу, — резко заявляет Иона.

— Так чего же ты пристаешь?..

Берель и Гешель пожимают плечами и уходят. Иона несколько мгновений стоит в раздумье, а потом кричит им вслед:

— Помни же, Гешель: за рубль в неделю.

— Помню, помню, — отвечает Гешель.

— Какой-то бес в него вселился, прости Господи! — говорит кондитер.

— Ну, действительно жалко, — отвечает Гешель.

— Понятно, жалко. Но знаешь, что я тебе скажу, брат? Жалость — самое дорогое блюдо для бедняка

Они сворачивают в сторону и заходят в первый попавшийся кабачок.

Иона все еще стоит посреди улицы, держа сироту за руку. Он еще не пришел к окончательному решению.

4

В синагоге перед вечерней молитвой

— Ты здесь зачем? — спрашивают Иону, увидев его в синагоге.

В городе, слава Богу, тихо. Все успокоились, закурили трубки, и пошли обычные разговоры для времяпровождения. О покойном Авигдоре сказано было много хорошего — все, что можно было сказать. Перешли к хлебным сделкам, заговорили о воинской повинности, о политике… Об эмиграции тогда еще не знали.

Сироту встретили ласково. Кто его ни замечал, останавливался, вздыхал. Кое-кто даже погладил его по головке…

Вдруг все заволновались и устремили взоры на средину синагоги, где находится амвон. Там появился Иона и поставил мальчика на стол. Ребенок заплакал, — он хочет сойти со стола, хочет хоть сесть, ему страшно смотреть с высоты на толпу. Но Иона не пускает. Он крепко держит ребенка за воротник и старается его успокоить.

— Молчи, Довидль, молчи. Для тебя я стараюсь!

Мальчик продолжает всхлипывать, но уже тише. От восточной стены кричит один из богачей:

— В сапогах на амвон! Прочь безбожник!

Иона узнает голос говорящего и отвечает спокойно, но твердо;

— Не пугайся, Рувеле, не пугайся, праведник! Босиком стоит сиротка, — на нем давно нет сапог.

И, разгоряченный собственными словами, он со злобой продолжает:

— Стоять он здесь будет, пока богачи не позаботятся о нем.

Заинтересованная публика молчит.

— Ему, положим, трудно стоять. Босиком он ходил и на кладбище, по дороге поранил себе ногу. Но стоять он должен, прихожане! Должен, потому что он сирота, и некому позаботиться о нем.

— Полюбуйся-ка на этого благодетеля! — кричит кто-то сзади.

— Молиться, молиться! — кричит другой.

— Кантор, к алтарю! — командует синагогальный староста.

Иона с такой силой ударяет кулаком по столу, что гул разносится по всей синагоге. Стоящие поближе испуганно отскакивают в сторону. У амвона стоит дайон, реб Клейнимус. Во время описываемой сцены он успел окончить свое чтение и закрыл свое измученное от напряжения, а может быть, и от голода лицо руками. Вот он отнял руки от лица. В старческих, выцветших глазах светится немая, глубокая скорбь.

— Иона, — робко говорит он, — нельзя силой.

— Молиться не дам! — кричит Иона, хватая с амвона подсвечник.

Староста сел. Кантор остановился на полпути к алтарю.

— Ребе! — зло говорит Иона, обращаясь к дайону. — Вы думаете, молиться хотят они? Боже упаси! Они хотят ужинать. Ведь жены уже готовят ужин. Их ждет горячий суп, хрустящие бублики, кусок жирного мяса с острым хреном. Может быть и сладкая морковь. А сироте есть нечего.

— Не твое дело! — кричит кто-то, прячась за спинами. Реб Клейнимус снова закрывает лицо костлявыми руками, а Иона кричит в ответ.

— Нет, мое дело! Вы разбежались с похорон, как мыши, а сиротку оставили на меня. Но на то была не ваша, а Божья воля! Бог знает, что делает. Он знает, что у бедняка есть милосердие, что он не оставит беспомощным сироту.

Мальчик начинает понимать, о чем говорят. Он немного выпрямляется, правую ручку кладет Ионе на плечо, и так остается стоять, придерживая левой рукой поврежденную ногу.

Единственная пуговица разорванного кафтанчика отстегнулась. Из-под рваной рубашки выглядывает истощенное грязное тело. На лице мелькает странная, грустная улыбка… Он не боится толпы.