Хасидские рассказы

Он чувствует, что Иона Бац царит над всеми, и что он опирается на Иону Баца,

— Смотрите, богачи! Смотрите, евреи милосердные! — мягко говорит Иона. — Сиротка босой, с искалеченной ногой.

— У меня найдутся сапожки. Старые, но целые.

Ионе знаком этот голос.

— Хорошо, — говорит он, — это дарит реб Иосель, начало хорошее! Но на мальчике нет и рубашки.

Кто-то другой заявляет, что жена его наверное не поскупится и пожертвует несколько рубашек.

— Хорошо, — говорит Иона, — я уж знаю, Генеле не откажет. Ну, а верхняя одежда?

Кто-то обещает и это. Иона все принимает.

— Но кормить, — продолжает Иона. — Кто кормить его будет? Почему молчит реб Шмерль? Почему не говорит глава общины?

Реб Шмерль, тучный еврей, с нависшими бровями, совершенно закрывающими глаза, и заплывшим лицом, неподвижно сидит над Мишной.

— Здесь не место разбирать мирские дела, — тихо и степенно говорит он, обращаясь к обступившим его прихожанам. Эти слова в минуту облетают всю синагогу: «Реб Шмерль говорит, что тут не место для таких дел»…

— Пройдоха еврей, — замечает один.

— Бисмарк!

— Просто карманщик, — тихо говорит кто-то.

Раздается другой голос от восточной стены.

— Иона! Послушайся меня, Иона! Оставь это!.. Сегодня четверг… уже вечер… Почему же непременно сегодня? Нет ни обычая, ни закона, чтобы мешать молиться в четверг… Иди теперь домой и приходи в субботу утром… Останови тогда, пожалуй, вынос Торы из кивота.

— А в субботу, — обрывает его Иона, — реб Рахмиэль помолится дома, поест и ляжет спать. Правда?

Поднимается смех: глубокий сердцевед — Иона.

— Так чего же ты хочешь, Иона?

— Я? Я для себя ничего не хочу. Я хочу только накормить сироту.

— Кормить, прихожане, кормить сироту надо! — снова начинает он. Невольно он впадает в тон погребальных братчиков, возглашающих при «одевании покойника»: «Два злотых за мицвос! Три злотых за мицвос!»^[31] В синагоге становится веселее.

— Я беру его к себе ужинать, — слышен голос.

— И то хорошо, — говорит Иона, — и то благо! Реб Иехиэлю засчитают это великое благодеяние и на том, и на этом свете. Слышишь, сиротка, — обращается он к ребенку, — доброе начало уже положено. Тебе уже нечего заботиться о сегодняшнем ужине. А завтра? — он снова обращается к говорившему. — Завтра что будет?

— Пусть он и позавтракает у меня, — говорит тот же голос.

— А обед?

— Безбожник! — кричат Со всех сторон. — Ведь завтра пятница!

— А в субботу что будет? — продолжает Иона.

— Пусть и в субботу придет ко мне.

— А в воскресенье, в понедельник, во вторник, словом, всю неделю, и опять в субботу, и следующую неделю что будет с ним?

— Чего ты ко мне пристал? Разве я один тут?

— Боже упаси, я обращаюсь ко всем. Если бы у всех было такое еврейское сердце, как у вас, сиротка давно бы уже не стоял на столе.

Молчание.

«Молиться»! Снова поднимается крик, шум.

— Пойдите за его женой, тогда он сейчас же убежит, — вдруг посоветовал кто-то. Иону точно обухом по голове ударило. Долговязый, большой — Иона сразу стал смешным, — он совершенно растерялся. Шутка попала в него, как камень Давида в Голиафа, прямо в цель.

— Молиться, молиться! — кричат уже громче. Иона молчит, не поднимает руки, в которой все еще держит подсвечник. Куда вся его храбрость девалась?..

5

Неожиданная помощь

И кто знает, что сталось бы с сиротой, если бы неожиданно не явилась помощь со стороны.

На ступеньки, ведущие к святому ковчегу, вдруг вскочил молодой человек с густо обросшим лицом. На его темени торчала маленькая ермолка, из-под которой в обе стороны развевались пейсы; из расстегнутого кафтана виднелись цицис. Под широким лбом сверкала пара горящих, беспокойных глаз.

Шум усилился.

— Глядите, глядите! Хаим-Шмуэль тут!

Мгновенно взоры всех обратились с амвона к ковчегу. Встревоженно поднял голову даже реб Шмерль, до сих пор спокойно сидевший над Мишной.

— Кто, кто? — спрашивает он своим слащавым, приторным голосом, в котором все же слышится испуг.

— Хаим-Шмуэль! Хаим-Шмуэль!

— Прихожане! — кричит молодой человек, стоя у ковчега. — Запомните мои слова. Во всех наших священных книгах говорится, что Господь — отец сирот. Вы не должны отвернуться от сироты, не то, Боже упаси, вы сами оставите сирот!

— Прочь, нечестивец, от ковчега!

— Не кричите! Я хочу сказать вам правдивое слово, хорошее слово!

Хорошее слово всякому хочется услышать.

— Тише же!.. Вы, евреи, — «сыны милостивцев». Сердце в вас еврейское. Почему же вы молчите? У вас, вы говорите, карманы дырявые?

Поднимается смех.

— Не смейтесь, я далек от шуток. У вас нет денег. Бедная община! У вас нет денег, у реб Шмерля тоже нет… Так что же остается? Деньги вам дам я!

При этих словах реб Шмерль начинает беспокойно ерзать на своем месте. Наконец, он закрывает Мишну, встает и тоже поворачивается к ковчегу.

— Иона! — кричит молодой человек. — Ты уже решил, кому отдать сироту?

— Ну, да, — отвечает Иона, успевший прийти в себя.

— Сколько это должно стоить?

— Рубль в неделю.

— Хорошо, слушайте же, деньги даю я. Я буду платить рубль в неделю.

— Ты, ты? — раздается со всех сторон. Всем известно, что у молодого человека ни гроша за душой.