Хасидские рассказы

Я с трудом удерживаюсь от страстного желания сказать ему: «Оставь! Земной отец твой скоро женится, будет у тебя мачеха, и ты будешь плакать из-за куска хлеба. Откажись от луковичного пера, забудь и про луну…»

Мы вышли за город. Дыхание весны несется с зеленого поля. Мальчик тащит меня к дереву. Садимся.

— Тут, — приходит мне мысль, — он, должно быть, сиживал со своей матерью. Она ему, вероятно, показывала, что растет на этих полосах: он различает пшеницу, рожь, картофель.

— А тут растет терновник! Никто не ест терновника?

— Ослы его едят!

— Почему, — спрашивает он, — Бог сделал так, что каждое живое существо питается особой пищей?

Он не знает, что если бы все равно ели одно и то же, все бы равны были…

Лящев

темный летний вечер, часов в одиннадцать-двенадцать, я приехал в Лящев. Опять базар, окаймленный деревянными и каменными домишками. Посреди площади набросаны белые камни. Подъезжаю ближе — камни двигаются, приобретают рога, — превращаются в стадо ослепительно белых коз.

Козы разумнее обывателей Тишовица, они не пугаются. Лишь две или три из них подняли головы, сонливо посмотрели на нас и опять стали щипать скудную растительность на улице и почесываться друг о дружку!

Счастливые козы! Никто не взводит на вас ложных обвинений, вам нечего пугаться статистиков. Вас, правда, берут на бойню, так что ж? Кто же не умирает раньше времени? Зато страданий у вас наверное меньше.

Припоминаю, что мне сказали в Тишовице: «В Лящеве дело пойдет у вас быстрее и легче: люди там спокойные, тихие, никто не будет бегать за вами».

Обыватели и козы в Лящеве, видно, подходящая пара: одни похожи на других.

Однако, хозяин заезжего дома, мой старый знакомый, несколько обескураживает меня:

— Не так-то легко, как думается, — говорит он.

— А что?

— Дай Бог, чтобы вам отвечали!

— Почему же нет?

— Еврей не любит, чтобы у него считали в кармане.

— А что, благословение Божие уйдет?

— Нет, проклятие войдет — кредит уйдет.

Попытка первая

ано утром, еще до прихода, синагогального служки, ко мне уже явилось несколько евреев: им хочется видеть «переписчика». Моя слава идет впереди меня.

Я делаю первую попытку и обращаюсь к одному:

— Доброго утра, реб корев!

— Доброго утра, шолом-алейхем.

Он нехотя подает мне руку.

— Как звать вас, реб корев.

— Лейбе-Ицхок

— А фамилия ваша?

— Зачем вам моя фамилия?

— А что, это разве секрет?

— Секрет не секрет, но вы ведь мне можете сказать, зачем вам знать ее… ведь это уж наверно не секрет!

— Вы разве не знаете?

— Не совсем точно…

— Догадливый же вы человек!

— Беренпельц, — отвечает он, несколько устыдившись.

— Женаты?

— Эт!

— Что значит «эт»?

— Он хочет развестись! — отвечает вместо него другой.

— Сколько детей?

Ему нужно подумать, и он считает по пальцам: «От первой жены — мои: один, два, три; ее один, два; от второй…», но ему надоедает считать.

— Ну, пусть будет — шесть!

— «Пусть будет» не годится, мне нужно знать точно.

— Видите ли, вот это «точно» неспроста. Точно! Зачем вам знать точно? Что вы чиновник, что ли? Платят вам за это? Поедет кто-нибудь вслед за вами и будет вас контролировать? Точно!

— Говори, дурак, говори! — подталкивают его другие. — Начал, так говори!

Им хочется знать, какие еще вопросы я задам. Он еще раз пересчитал по пальцам, и получилось, слава Богу, на три больше.

— Девять, да будут они здоровы и крепки.

— Сколько сыновей и сколько дочерей?

Ему опять приходится считать.

— Четыре сына и пять дочерей.

— Сколько сыновей поженили, сколько-дочерей повыдали замуж?

— Это вам тоже нужно знать? Скажите же мне: зачем?

— Говори уж, говори! — кричит публика с еще большим нетерпением.

— Трех дочерей и двух сыновей, — отвечает кто-то за него.

— Да? — говорит он.

— А Срулик?

— Ведь он еще не женился!

— Ты осел! Его ведь в эту субботу вызовут к чтению Торы! Что значит полторы недели?

Я записываю и спрашиваю дальше:

— Были на военной службе?

— «Оплаченный» я… Четыреста рублей! Где бы их взять теперь? — вздыхает он.

— А сыновья?

— У старшего нарост под правым глазом и к тому же, не про вас будь сказано, он несколько «надорван». Лежал в трех госпиталях, стоило больше, чем поженить его, и едва-едва из полка освободили. У второго льгота, третий служит.

— А где жена его?

— У меня, конечно! Что за вопрос?

— Она ведь могла бы жить у своего отца.

— Голыш!

— А дом есть у вас?

— Как же!

— Сколько он стоит?

— Если б он стоял в Замостье, он бы стоил что-нибудь, я тут он и гроша не стоит. Что ж, квартира у меня есть.

— За сто рублей вы бы продали его?

— Упаси Бог! Наследство! За триста и то нет; вот разве, — если б пятьсот! Ну, так я бы нанял квартирку и открыл торговлю…

— А теперь какое у вас дело?

— У кого это есть дело?

— Чем вы живете?

— Это вы думаете?! Живешь!

— Чем?

— Богом. Если Он дает, — имеешь.

— Не бросает же Он с неба.

— Именно — бросает! Я знаю, чем я живу? Вот сосчитайте-ка: мне нужно целое состояние — может, четыре рубля в неделю! От дома, кроме квартиры, у меня имеется двенадцать рублей доходу, из них плачу девять рублей налогу, пять рублей на ремонт, остается «дыра в кармане» на добрых два рубля в год.

Он начинает даже входить в азарт.