Хасидские рассказы

— …Тяжело рожает? Конечно, знаю. Я даже знаю, что у нее родится мальчик…

— А не двойня?

— Нет, двойни у нее не будет. Но в великой милости нуждается она. Ребенок будет калекой… Разбойник этот толкнул ее и искалечил…

А я продолжаю спрашивать:

— А может быть ты знаешь, чем она будет жить?

— И это я знаю, — отвечает он приятным голосом.

Он придвигается ко мне, берет меня за плечи и говорит:

— Выгляни, выгляни в окошко!

Я взглянул.

— Ну, что ты видишь?

— Я вижу, кто-то мимо идет… одет в белое… лицо сияет, словно дух Божий снизошел на него, поразительно сияет… И идет медленно.

Мне чудится, будто музыкант идет и наигрывает сладостную, за душу хватающую мелодию!..

Вот прошел человек…

— Не человек это был, — а ангел!

— Ангел?

— Ангел, и добрый ангел… очень добрый! Ангел смерти!

— Ангел смерти? — говорю я, уже испугавшись.

— Чего ты боишься? Хочешь убежать от него?

— И куда, куда направился этот ангел?

— Куда? К богачу Симхе, дочь его в родовых муках…

— Это я знаю… Сегодня утром я с целой компанией читал псалтырь за нее и ее ребенка…

— Молитва спасает наполовину; ребенок останется в живых…

— А она?

— Ты ведь видел!

— Это он к ней шел!.. И так нехотя, медленно, шаг за шагом; из жалости что ли?

— Возможно! Ему нечего спешить, он не посланец Бога.

— Что ты говоришь? — кричу я в испуге. — Кто же еще может распоряжаться?

— И у человека тоже есть своя воля… Она сама призвала его…

— Она сама?!

— Ей не хотелось иметь ребенка, ей не хотелось быть матерью! Тоже искалечила…

— Господи Боже мой! — воскликнул я, и в голосе у меня слышалось большое страдание. — Она умрет за грехи свои. Но в чем ребенок виноват? Ребенок ведь сиротой останется… Господи Боже мой!

— Не кричи, — и Зайнвель-Иехиэль берет меня за руку. — Не кричи! Лия будет его кормилицей!. И отныне знай: кто дает жизнь, дает и на жизнь!

И в тот самый момент он испарился в пространстве, светлый сноп исчез, и в окно глядел бледный свить раннего утра…

7.

Кто дает жизнь, тот дает и на жизнь.

Вы и представить себе не можете, что я пережил в этот момент.

Я упал ниц, растянулся во весь рост; целые реки открылись в глазах моих, и слезы лились, лились…

И мне казалось, что то не слезы льются, а камни падают, камни поднимаются из сердца и сваливаются сквозь глаза! Ибо чем больше слез проливалось, тем меньше тяжелых камней оставалось на сердце, становилось легче и свободнее!

И рассказ уже кончается.

Я отправляюсь домой.

Дверь, вижу я, настежь открыта.

Вошел я в комнату и при слабом свет занимающегося утра вижу, что здесь орудовали воры.

Вещи исчезли из дому!

— Ладно! — думаю я себе.

Дети кашляют со сна хриплым, сухим кашлем.

Я прислушиваюсь и все думаю — ничего не страшно.

Вскоре пришла и жена моя Фейга и говорит:

— Поздравляю.

А я ей в ответ

— Что? Мальчик, урод?

Она остолбенела.

— Ты пророк, что ли?

И не слышит, как дети кашляют, как дом опустошен.

— Откуда ты это все знаешь?

И я говорю ей:

— И еще кое-что я знаю, жена моя! Я знаю, что дочь богача Симхи померла (слово «почила» не шло мне на язык), ребенок ее — мальчик — жив! А Лия будет его кормилицей.

— Кто это тебе все сказал?

— Ибо, — отвечаю я, — Тот кто дает жизнь, тот дает и на жизнь.

И я ей все рассказал.

2. С каждым разом все меньше

Меламед Иехонон говорил: раз «просвещенные» не смеялись, а наши не обиделись на мою первую «историю», значит я прав, значить это так, как я говорю: вся разница между «просвещенным» и хасидом в наше время только в названии. А что люди ссорятся, спорят, так это тоже только из-за названия…

А раз так; то зачем мне молчать?

Как пчела, собирающая соки из трав и цветов, дает мед, так и я, насмотревшись много в жизни, обязан рассказывать.

И я расскажу вам то, о чем я вспомнил в то время, когда я занимался с моими учениками в хедере.

Дошел я до этого, благодаря ученику моему Ицыку, который был большой любитель споров. Если я, бывало, смолчу ему, потому что не хотел оторваться от Торы, так он думает, что я соглашаюсь с ним! Бог с ним!

А этот Ицык большой сторонник новых веяний…

— Шутка ли, — говорит он, — наше время! Одни машины! (у отца его фабрика). Все движется паром и электричеством; они — наши слуги, — говорить он. — Они размалывают нам муку, пекут хлеб, делают мыло, перевозят нас из одного конца земли в другой!

И он убежден, что изобретатели со временем поработят ветры, и запрягут их в свои машины; соберут лучи солнца и заставят их, к примеру, сапоги чистить! А самое главное, — со временем будут летать на воздушных шарах по воздуху, как ангелы небесные, простите за сопоставление…

Что ж? Когда дело касается техники, машин, еще кое-как можно согласиться… Одно поколение наследует открытия предыдущего, и таким образом, становится изобретений все больше и больше; ребенок, сидящий на плечах у отца, всегда будет; выше самого отца…

Мой ученик, Ицык, утверждает, что человек вообще становится умнее, лучше, как в смысле знаний, так и в душевных свойствах…

— С каждым годом мы на голову вырастаем, — говорит он.

Это, может быть, зависит от того, что ученик мой Ицык, вообще жизнерадостен, и доволен мировым порядком.