Хасидские рассказы

По лицу еврея ребе Иехиель понял, что перед ним не простой вор… Он догадывается, что это приличный бедняк, который пришел просить помощи и, не застав никого, не мог устоять: лукавый попутал…

Ребе Иехиель подходит к нему и мягко с улыбкой говорит.

— Вы наверно хотели получить у меня ссуду под залог? Ну-ка покажите, что вы хотите заложить…

Y бедняка зуб на зуб не попадает.

— Что за стыд? — спокойно замечает ребе Иехиель. — Счастье, что колесо; монета — кругла, от одного переходит к другому. Сегодня вы у меня одалживаете, а завтра я у вас…

И, говоря так, он достает из-под полы бедняка свою пару серебряных подсвечников.

Ребе Иехиель спокойно ставит их на стол, словно он их впервые видит, и хочет оценить, сколько за них можно дать.

Еврей же хочет бежать, но ноги у него как будто скованы.

— Коротко, голубчик, — спрашивает ребе Иехиель, — сколько вам нужно?

А у того язык не поворачивается.

— Вы, голубчик мой, очень застенчивы… Ну что поделаешь? Буду я за вас говорить, сказано: «ты начни за него».

Дело к Пасхе идет, — скажите, у вас есть на праздники… ну, хоть головой качните: да или нет!

Тот отрицательно кивает головой.

— Так что же? Вовсе не надо быть пророком: лицо выдает вас! Может быть, дочка у вас имеется, на выданье? Да?

Ну, скажите: да или нет?

У несчастного еврея слезы ручьем полились из глаз, он сильно расплакался.

— Глупый человек! — Обращается к нему ребе Иехиель. — Чего вы плачете? Ведь я же вам сказал, колесо вертится.

Но еврей не в силах удержаться. Иехиель делает вид, что сердится и как бы обижен.

— По закону — голубчик мой, я обязан вам помочь, так сказано в Писании, но скажите мне на милость, где сказано, что я должен выслушивать ваш плач?

Еврей напрягает последние силы, чтобы сдержаться, а ребе Иехиель продолжает:

— Я дам вам столько, сколько стоит ваша вещь…

По-моему, вещь эта за глаза рублей полтораста стоит… Я вам дам взаймы рублей семьдесят пять, восемьдесят. Десять рублей на праздники, шестьдесят в приданое дочери, а еще десять как задаток на платья, на расходы по свадьбе, а на остальное Бог поможет.

А если Бог поможет, — добавлял он по обыкновению, — вы уплатите… Я уверен, что вы уплатите!

* * *

Теперь перейдем к внуку ребе Зиселе.

Как-то раз, в праздничный день, ученик мой Ицык стал меня упрашивать пойти с ним осмотреть фабрику отца. Ему хочется показать мне удивительные и дорогие машины.

Я ему не мог отказать; день свободный, и я иду.

На фабрику мы вошли узеньким коридором, где двоим нельзя рядом пройти, а лишь один за другим. Оттуда мы пробрались на большой двор, а со двора уже на фабрику. На фабрике еще больший простор, чем на дворе.

Фабрика полна станками. За каждым станком стоит рабочий. Станок мечется из стороны в сторону, а вместе со станком мечется и рабочий. И станок вместе с рабочим производят впечатление одного тела в припадке падучей, которое мечется из стороны в сторону…

А где душа этого тела? Пар! Это он двигает ремни, окружающие каждый станок…

Кроме пара, здесь тело не имеет души, ни сам станок, ни рабочий, который подражает станку; у них нет души, нет воли, нет сознания…

Так мне кажется!

Ученик мой хочет мне объяснить и рассказать, что здесь происходит, что вырабатывается, как вырабатывается, но я не слышу, меня пугают эти стучащие истуканы…

Я глохну от шума и грохота…

Море голосов, ураган шумов и стуков… Скрипит, шипит, скрежещет зубами…

И страшная мысль пронизывает мозг мой:

Приди сюда, в этот ад, наши величайшие пророки… Иеремия, Исайя… даже сам Моисей, открой они рот и захоти что-нибудь сказать — перекричали бы они этот ад?

Услыхала ли бы их хоть одна истерзанная душа?

Нет, наверно нет! — думаю я и выбегаю, обливаясь холодным потом от страха.

И мы снова идем по узенькому коридору, и вдвоем с Ицыком мы не можем пройти…

— Почему здесь так узко? — спрашиваю я.

— Здесь обыскивают рабочих, — отвечает Ицык — одного за другим обыскивают…

— Зачем?

— Воруют с фабрики… инструменты… товары…

— Воры они, что ли?

— Не все, помилуй Бог! Но на некоторых падает подозрение!..

— Ну, а если подозрение падает на некоторых, зачем всех обыскивают?

— Отец мой говорит, что нельзя конфузить, а потому обыскивают даже мастеров…

* * *

Это тоже принцип «не конфузить», но по совершенно иной системе!

Проклятие

де-то в большом, городе, жила была известная богачка.

Богачка эта была знатного происхождения, как со своей стороны, так и со стороны своего мужа — богача.

Была она еще красавицей, а потому держала себя гордо, корчила из себя, как принято говорить, важную персону, и с прочими женщинами города не хотела иметь ничего общего.

Ни на какое торжество ни к кому она не ходила, а у нее самой никакого торжества еще не случалось — несмотря на то, что ома уже несколько лет была замужем, детей у нее не было.

И вот, когда муж ее, купец, уезжал по своим делам в Лейпциг, оставалась она одна-одинешенька во всем доме, большом и богатом доме, шагала из угла в угол и не знала, что с собой делать.