Хазарский пленник

— Владимир, — приложил руку к груди Улгар. На нём красовалась вышитая сорочка, какие дарят лишь женихам, ясное свидетельство намерений воина надолго осесть в столице. — Я брал, не скрою, но брал не так много! Бочкарь прихватил не меньше. Но мы Марка не убивали. За что сердит, князь? Или поход не удался? Или золота мало? А знаешь, почему Бочкарь кричит? Потому что мы изменников прижали, одного за другим. Всех. Они в остроге, спроси Горбаня, он скажет! Бочкарь с ними был да выпил лишнего! Тем утром, когда смуту чинили, Митяй его не смог поднять, захмелевшего. Оттого и остался в стороне.

— Всё? — спросил Владимир.

— Нет, не всё, князь. Вспомни, с кем останешься? Выслать недолго, но с кем власть разделишь? Бочкарь героем будет, чужаков прогнал! А ведь тебе теперь воевать с Византией! Не один раз клюнуть коршуном, а воевать всерьёз, Цимисхий не старый Фока! Воин! Кто тебе больше нужен, соперник Бочкарь или мы? Без Хазарии против Византии не выстоять! Не зря твоя жена рожать решила дома! Уехала в Атиль! Там спокойней! Ещё подумай, как к ней повернутся люди, если нас покараешь? Или тебе всё одно, что с ребёнком станет?

— Вот как? — Князь резко вздёрнул подбородок, удивлённо глянул на тысячника. О жене ничего не знал и не сразу понял, о чём толкует хазарин. Что значит уехала? Как его жена могла уехать? Накануне родов? Или дорога в Хазарию легче поездки на рынок?

— Когда уехала? Кто позволил? Погоди...

Он отвернулся и лихорадочно ворочал в уме догадки, выискивая лазейку. Но с каждым мгновеньем всё яснее понимал, сказано мягко, а по сути — удар в спину. Как иначе? Уже и про ребёнка сказано, чтоб даже тугодум понял, какую петлю свили хазаре.

Тёмный заглянул в закуток, хотел что-то сказать, но по глазам оруженосца Владимир понял: всё верно, нет жены, нет, и все знают о том, хазаре знают, прислуга, лишь Бочкарь ни слова не проронил. Не успел проведать? Раньше уехал? Да какая разница?

— За горло берёшь? На поводке держать решил?! — Гнев прорывался в словах, но решения ещё не было. Владимир не знал, как поступить, куда бросаться.

— Нет, князь. — В глазах Улгара не разглядеть торжества. — Так жизнь складывается! Не спеши гневаться, прозреешь. Хочешь правду — скажу всё. Бескорыстных слуг не бывает! Чем мы хуже других? Лишь прикажи, и двадцать тысяч, все конные пойдут на Византию! А что Бочкарь? Он только красть умеет да наушничать. Или он тебе верен? Нет, ждёт времени, когда ослабнешь. Ударит в спину.

Вернулись к старшинам. Кандак, лишь бегло глянув на лицо Улгара, усмехнулся, усмехнулся краешком губ, торопливо, не отдавая отчёта, что его радость заметна. И скорая улыбка, как пощёчина князю. Он, зажатый меж двух камней, понимая противоречивость положения, ощутил боль, словно по обнажённому нутру хлестнули кнутом.

— Слушайте все! — Князь оглядел лица киевлян, зло прищурился, стоял близко к чадящей лампе, и решился:

— Велю! Нынче казнить Улгара и Кандака за измену! Тише! Велю изгнать из города купцов хазарских и лишить их всех прав! Пока не вернётся в Киев моя жена, похищенная хазарами, торговать здесь иудеи и хазары не смеют! И по всей земле русской корчмарей, виночерпиев, изгнать! Не жечь, не грабить, за то покараю всякого, а изгнать! Даю время на сборы, кто ослушается — казню![22]

Князь умолк, задумчиво покусывая ус, стараясь не глядеть на хазар, покорно склонивших головы. И досказал:

— Наёмников, кто желает остаться в Киеве, а там много русских, принимать в дружину буду сам. Не смейте трогать воинов, не зачинайте смуты! Расходитесь и растолкуйте услышанное! Нам смуты и пожары не потребны! Ступайте...

Вскоре созванные разошлись. В горнице, при распахнутых оконцах, продуваемых осенним ветром, который казался чёрным как сама ночь, остались лишь близкие. Крутко, Филин да злой Горбань, в нетерпении сжимающий рукоять сабли. Тёмный сжался в комок, и его не замечали, как будто и не было верного порученца при князе.

Бочкаря князь услал, намекнув, что выступления наёмников не ждёт, но и глупой задиристости от киевлян не потерпит! Для чего велел всю ночь караулить и предотвращать схватки.

— Что, братья? Поняли, как повернулось?! — спросил Владимир, тяжело опускаясь на лавку. Лишь сейчас он ощутил, насколько вымотала дорога и вечерний сбор. Насколько скверно обернулся суд. — Надобно поднимать погоню, толковых малых, чтоб прошли по следам! Сотни хватит! Скажите, князь золотом платит, лишь бы прознали, где жена!

Позор не мне, всем нам! Что за воины здесь, что за правитель, коль жену на сносях похитить можно!

Может, от холода, может, от беспокойства его пробирала дрожь, и пальцы бесцельно рвали хлеб, который становился поперёк горла. Разве ему сейчас хочется есть? Пить? Даже разговаривать с друзьями — тяжело, принуждал себя, понимая, что нельзя оставаться одному!

— Давно её увезли? — спросил Крутко. Но Владимир не успел ответить. В дверь, слегка стукнув, вошёл воин и следом казначей Марк.

— Ты жив?! — воскликнул князь. — А мы тебя уж... ну да ладно, садись!

— Жив, жив! — улыбнулся казначей. — Скрывался у Савелия, князь.