Хейл-Стилински-Арджент (СИ)

В стороне, возле дивана, тот аптекарь-лавочник, у которого Айзек однажды покупал лекарство для малышки. Смотрит понуро, качает головой, говорит что-то быстро и по-испански. Кора рядом недовольно хмурится, встревает, объясняет. Затем вступается Брэйден, и Айзек задумывается зачем-то над тем, сколько языков она знает. (Разумеется, это не имеет значения).

У нее голос усталый, вымученный, но, однако, твердый, возражений не терпящий. Разговор (неясный, непонятный) таки заходит в тупик.

Кора хмыкает невесело. Аптекарь в очередной раз (девятый, десятый?) мотает головой, и смоляные засаленные кудри падают на его выкорчеванный морщинами лоб.

Айзеку без подкованного языка ясно: бессилие. Что ж, Хейлы не из сговорчивых - Лейхи знает, Лейхи на опыте собственном прочуял, прочувствовал.

Но мексиканец времени не теряет, мексиканец на Айзека смотрит пристально, долго. В колодцах глаз черных, бездонных одно - ты.

– Иди с ним, – бросает вдруг Кора. – Хесус даст тебе кое-что из лекарств, – и добавляет зачем-то, – пожалуйста.

Того утреннего, спокойного, счастливо, нет. Взгляд утомленный, но Айзек видит, как проскальзывает что-то. Теплота: ему, для него.

– Все будет в порядке, да? – перехватывает руку, и прикосновение, касание - это током бьет; это то вчерашнее, настоящее. (Что же ты делаешь?).

– Нет ничего, с чем мы не смогли бы справиться, Айзек, – звучит надеждой. Мнимой, выдуманной - плевать. Она есть, должна быть, и Айзек знает, верит.

Не на них, нет. На выход.

Мимолетная улыбка на губах, а после - холод разнятых рук и когти, по прутьям ребер скребущие.

Кора делает вид, что не чувствует себя чертовски паршиво. (Не впервой ведь, так?).

Берет волю в кулак и держится день, вечер: когда пытается Элли развеселить, бодает, щекочет поцелуями; когда разрывает слипшуюся от крови майку, отлепляет повязку от раны гнойной, рваной; когда протыкает иглой кожу; когда гасит свет.

Брэйден во сне дышит прерывисто, хрипло, и от этого паршивей вдвойне.

Кора поднимается на крышу. Ждет Айзека, чтобы сказать, что он ошибся тогда, в один из их вечеров; что ей, черт возьми, страшно, она боится, в ужасе, потому что понятия, что делать, не имеет, но он не приходит.

Ни в полночь, ни после.

И она сдается. Никакая не сильная-девочка-Хейл. Лора была, но не она.

Кора плачет. Растирает слезы по лицу, сморкается в рукав, шмыгает носом, и ей, честно, плевать, как выглядит, слышит ли кто или видит.

Ей страшно не когда-то там. Ей страшно сейчас, Господи, чертовски, потому что она теряет их - семью.

Они же де-факто всего лишь дерьмовые остатки, а жизнь нацело делит. Жизнь делит.

– Дерек, ты не оставишь меня, сукин сын, ты не можешь, ты обещал мне, – конечно, в пустоту, в черноту ночи, неба тихо, надрывно. – Пожалуйста, Дерек.

Кора дрожит, цепляется руками за плечи, раскачиваясь, чувствуя себя уязвимой, и это, право, худшее. Потому что она, Кора, не имеет права на боль. Не сейчас.

И тогда она поднимается. И она заставляет себя быть сильной, быть Хейл.

(Кто, если не она?).

А где-то там, через мили, трассы и мексиканские пустыни, Крис говорит Дереку, что они победили.

========== о двух полосках и тестах на беременность ==========

Когда Брэйден утром заставляет себя разлепить глаза, первое, что видит: стул и Кору на нем, которая, перекинув ноги через подлокотник, спит - разумеется, об опухших веках и вспоротых когтями ладонях ни слова.

– Детка, что ж ты творишь, – Брэйден хмыкает, и это с трудом, у этого крови соленый вкус, и тут, конечно, о том, чтобы встать, речи нет, но Брэйден не Брэйден, не будь ей плевать, можно подняться, нельзя - какой там постельный режим, док.

И она встает. Потому что какого хера разлагается, когда девчонка в одиночку гребет кучи их дерьма.

Катит к себе модный столик на колесах, хватает шприц, склянку, упаковку зубами рвет, колет в вену, и это на раз-два, быстро, умело. Откидывается на спинку дивана, переводит дыхание. И чувствует взгляд на себе. Не человеческий, нет. Волчий, пустынный.

– Да ну, – возле нее - ребенок.

Брэйден усмехается, узнает. Оставила. Конечно же, другого-то быть не могло: подростки-моралисты научили дикую девчонку правильному. Она-то знала, что не убьет: не решилась бы.

Неплохо выкрутились в итоге, право. Арджент, надо же.

– Глаза у тебя мамины, – в самом деле, вау, совпадение ли, что ребенок-Хейл среди Хейлов и оказался?

О, едва ли. Крис-то стратег, Крис все продумал.

– Ты знаешь? – вдруг подает голос Кора, ладони пряча стыдливо. Ох, девочка.

– Малия, – Брэйден отвечает просто, и она уже знает, что это значит, будет значить.

Кора два плюс два не складывает, странно.

– Элли дочь Малии? – удивляется вместо, говорит так, будто не верит. Она же, в самом деле, и не задумывалась, откуда она, малышка, появилась. В смысле да, ясно, Дерек привез сюда, потому что Крис сказал - это все, что знала.

Остальное вроде как не положено ей, Коре. Да и не интересовало - зачем бередить, глупые? Ребенок есть ребенок, не важно, чей.

– Она не просто дочь Малии, она Хейл, – подводит Брэйден, и шестеренки крутятся, и понимает вдруг, что, осознает.

Клан.