Хейл-Стилински-Арджент (СИ)

Сказал бы, что значения не имеет. Нет, когда она постучала в его дверь и упала к нему (не другому) в руки, и все равно, почему, зачем. Все. Равно.

Глупый Скотт.

– Как ты? – вдруг спрашивает она, и в этом, конечно, больше, чем узнать желание, что он по вечерам делать привык. В этом взгляд говорит: я знаю, Скотт.

– Думал о тебе.

Можно было о Дейвисе вместо, квартире, что отец подарил, о чем угодно, ей-богу, но не обмануть ему, нет. (А нужно ли?).

Молчат. Скотт головы креветкам отрывает на раз-два, макает в соус. Малия ест тоже, и она признаться готова, что да, есть в этом что-то свое, их, старое вроде как, но новое на деле. Что-то в этих огромных тарелках на столе, запахе морепродуктов, фруктовых шейках и соли в воздухе. Что-то в нем.

– Хочу показать тебе кое-что. Ты не против?

– А должна? – выходит сухо. Не хотела, но честно. Чувствует себя слабой, а он-то видит, что не так все, между строк берет. Фальшь, фальшь, фальшь. – Сегодня я твоя.

Конечно, о том, чтобы вел. Разумеется.

И он ведет, и он приводит. И он улыбается, когда видит, как блестят глаза. Как бежит к воде, будто ребенок, как волны лижут ступни, пальцы, как кружится, кружится.

Скотт знал. Знал, что мечтала об этом всю жизнь, знал. Малия говорила: я обещала сестре, что в один день мы бросим все и сбежим к океану. А она каждый день спрашивала: когда, Ли?

Когда?

– Останешься стоять здесь?

До Скотта доходит не сразу, что это ему. Упускает и то, как одежда материей шуршащей на песок летит с кедами вместе, но одно, конечно, от взгляда не ускользает: как она изменилась. Хрупкая, какой не была никогда; свет лунный сквозь ребра выход ищет, будто стекло, не кожа (или ему только кажется). Тонкая, тонкая.

Возможно, она замечает, как смотрит. Возможно, он не должен был.

– Отправляйся домой, Скотт. Я знаю, ты хочешь помочь, но не надо этого сраного сочувствия, ладно? Оставь жалость для таких, как Кира, – выпаливает раздраженно, не думая, не понимая, что. Потому что он трогает. Трогает за живое, кровоточащее. Трогает до желания разодрать губы и себя ненавидеть. До осознания чертового: ей не стоило. Нет.

– Окей, никакой жалости, – соглашается он, усмехается, небрежно вроде, будто плевать, будто не задела. А она тонет в горечи взгляда и в нем. Не хватит банального “прости”, “я не это имела в виду”, потому что нет, это. Слово в слово.

– Идешь? – спрашивает уже он, на ходу стягивая майку, шорты, и бежит туда. Падает в объятия волн с головой, мыслями, всем, чтобы смыть: нельзя, нельзя. Это прошлое, в прошлом.

– Я тоже думала о тебе, Скотт, – признается она, когда он ловит руку под водой, ведет туда, на глубину. Когда оказываются рядом, прижатые друг к другу океаном, ночью.

– Безумно хочу поцеловать тебя, Мал, – шепчет, и шепот отдается в висках, груди, низу живота.

– Так целуй, – в губы усмешкой. А там, глубже - мне так жаль, Скотт.

Потому что когда часом позже они занимаются любовью в его постели, Малия хочет почувствовать то же, но не может: вины груз топит вместе с предложением остаться.

Малия боится дышать.

Пахнет ими.

========== океан ==========

Комментарий к океан

Здесь - обоснуй релейшншипа. Наслаждайтесь :)

глава для DanaSolt.

Малия просыпается утром, когда солнце в зените, а простыни тепло уже не хранят. Чувствует запахи кондиционера для белья и блинчиков, стук мусороуборочной машины и отбивку какого-то известного радиошоу, а с этим вместе, как изголодалась по этому, как давно не ощущала, что вот оно, все на месте своем, так, как быть должно, как правильно.

Чувствует, а головой понимает, что нет, не так: не даст она ему того, что хочет, не сможет. Что не дом это, а они не семья и не вместе даже, и это просто. Это произошло. Так случается.

– Могу я принять душ? – Малия учится спрашивать. Думать, а затем говорить. Быть тактичной.

Скотт не роняет лопатку и от неожиданности не подскакивает, как Стайлз сделал бы. Скотт ее ощущает. Чувствует спиной: она не подходит ближе.

– Да… да, конечно, – как-то нелепо. Это не намек. Вопрос, и только. Банальная вежливость. Не в ее стиле.

Малия кивает. Малия не предлагает ему пойти с ней.

Скотт, в шортах одних, переворачивает очередной блинчик. Малия запрещает себе думать, что он делает это ради нее. Нет.

Она ступает босыми ступнями на кафель плитки и сбивает с себя его запах, смывает, сдирает. Альфа оставил метку на ней. Альфа привязал. За ошейник тянет, наброшенный, он, волк, а Скотт и не знает, что творит. Дисбаланс.

– Чем займемся сегодня?

Ему плевать, что, раздетый, он зверя дразнит, а ей, что грудь под тканью влажной его заводит. У Малии мокрые волосы, и капли стекают по шее, и Скотт хочет ее, хочет каждую минуту. Хочет заниматься с ней сексом утром, днем, вечером, потому что только тогда она смотрит на него так. Так, как он смотрит всегда.

Потому что только тогда она позволяет ему быть ближе. Ближе до ее дыхания на его шее. Ближе до того, чтобы быть в ней.

Потому что все не так в остальных случаях.

Все по-другому.

– Позавтракаем на пляже, ладно?

У Скотта на холодильнике рисунки, подписанные все одним: Элли. Скотт понимает: Малию это гложет.