Хейсар

У меня закружилась голова от безумного, ни с чем не сравнимого счастья: он не лгал! Совершенно точно!!!

Я потянулась к его руке, наткнулась на плашку и наконец вспомнила, зачем я его разбудила:

– Что ж, раз Ратка отпадает, значит, у тебя остаюсь только я…

Видимо, приперло его здорово, так как он заставил себя смириться:

– Может, хотя бы отвернешься?

Я кивнула, эдак с минуту потаращилась в огонь, потом услышала скрип кровати, обернулась, увидела, что Кром, свесившись с кровати, пытается поставить ночную вазу на пол, и рявкнула на весь сарти:

– Ляг на место, раны откроются!

Поставил. Лег. Уголком одеяла вытер со лба пот и виновато вздохнул:

– Прости…

Накрыв плашку заранее приготовленной крышкой, я отнесла ее к двери, вернулась обратно, сорвала с Крома одеяло и принялась придирчиво осматривать повязки.

Кром торопливо прикрыл чресла ладонью и возмущенно уставился на меня:

– Мэй, ты что творишь?!

– Ты! Будешь! Лежать! Пока! Я! Тебе! Не! Разрешу! – выделяя каждое слово интонацией, отчеканила я. – Ясно?!

– Мэй, ты – девушка, а я – мужчина!!!

– Ты мужчина, которого я люблю… – перебила его я, осторожно размотала повязку, на которой появилось алое пятнышко, и угрюмо уставилась Крому в глаза: – Опять кровит! Ну что же ты наделал?!

…Минут через сорок, когда раны были обработаны и перевязаны, пот – смыт, а белье перестелено, я подошла к очагу, сняла с крюка исходящий паром котел с дашти[203], отволокла его к столу, кое-как наполнила варевом здоровенную кружку и протянула ее Крому.

Он сделал глоток и аж застонал от удовольствия:

– Вкусно…

Я улыбнулась и ласково погладила его по бедру:

– Пей сколько влезет – его тут полведра, если не больше…

Выпил. В считаные мгновения. Потом увидел, что я взяла с тарелки кусочек разваренного рубца, и слабо улыбнулся:

– А теперь ты будешь кормить меня с рук?

– Угу…

– Твои женихи удавятся на собственных поясах…

– Какие женихи? О чем ты? – притворно удивилась я, вытирая ему губы рушником.

– Унгар Ночная Тишь, Намор Медвежья Лапа и Итлар Сокол… – перечислил Меченый.

Его голос вдруг плеснул такой горечью, что шутить мне тут же расхотелось:

– Ты спас детей Ваги… Дальше продолжать?

В глазах Крома появилось удивление. За ним – понимание, безумная радость и… отчаяние, от которого меня затрясло:

– Так вот что это были за свертки…

– Да, ты закончил свой Путь… – кивнула я. – Значит, должен вернуться в храм Двуликого. А я обязана разделить твою судьбу…

…Следующие минут пять он не ел, а давился. И мрачно смотрел сквозь меня. Я не мешала – молча протягивала ему кусок за куском, давала запивать мясо отваром змеелиста, иногда вытирала жирные губы уголком рушника и ждала, пока он смирится с неизбежностью моего ухода и наконец поймет, что последние дни нашей жизни мы сможем быть одним целым.

Смириться – смирился. Ибо в какой-то момент перестал жевать и повторил слова, которые я сказала ему по дороге в Шаргайл:

– Они над нами издеваются…

А вот понять – не понял: вместо того чтобы обрадоваться тому, что я буду принадлежать только ему, испугался за мою жизнь:

– Я не хочу, чтобы ты уходила…

От безумного, всепоглощающего отчаяния, прозвучавшего в его словах, у меня пересохло во рту и бешено заколотилось сердце. Я тут же пересела к нему на кровать, придвинулась поближе, а потом положила его левую руку к себе на бедро.

Первые пару мгновений после того, почувствовав ладонью мою ногу, он сходил с ума от ощущений и толком меня не слышал. Поэтому понял, что я сказала, только тогда, когда я закончила говорить:

– Кром по прозвищу Меченый! Я, баронесса Мэйнария д’Атерн, вверяю тебе свою честь, свою душу и свое сердце. Или, как говорят в Шаргайле, отдаю тебе свое Слово, свое сердце и свою жизнь…

– Мэй!!!

– Я тебя люблю… – глядя ему в глаза, выдохнула я. – Люблю больше жизни! Поэтому буду твоей, и только твоей. До последнего вздоха…

Он закрыл глаза, сжал зубы, а я, дотянувшись до стола, вцепилась в рукоять ножа, чиркнула себя по запястью, прикоснулась губами к порезу и вскинула голову к потолку:

– Клянусь кровью своего рода! И… кровь от крови твоей, Барс!!!

…К середине часа жаворонка, когда в дверь постучалась Сита, Кром спал и улыбался во сне. Увидев его сияющее лицо, хейсарка вздрогнула, как от удара, потом закусила губу, сжала кулаки и еле слышно буркнула:

– Выздоровеет!

Я удивленно уставилась на нее – судя по выражению лица, помощница дари Иттиры была чем-то страшно расстроена. Настолько, что не справлялась со своими эмоциями.

Пощупав биение жил и осмотрев повязки, Сита практически упала на свободный табурет и закрыла лицо руками:

– Ну все, самое страшное позади. Можешь идти спать, ашиара!

Оставлять Крома наедине с человеком, который будет думать о чем угодно, кроме того, что надо, я не собиралась, поэтому отрицательно помотала головой:

– Не хочу…

– Посмотри на себя: глаза красные, лицо бледное, щеки ввалились… – не глядя на меня, буркнула она. – Иди, тебе надо поспать хотя бы пару часов…

От боли, прозвучавшей в ее голосе, у меня свело зубы. Поэтому, вместо того чтобы сказать очередное «нет», я поинтересовалась, что с ней творится.