Убрав руки от лица, Сита шмыгнула носом и криво усмехнулась:
– Да, в общем, ничего особенного. Просто я вдруг поняла, что выбранный мною путь ведет в никуда…
Я непонимающе нахмурилась: из уст женщины, посвятившей свою жизнь служению Бастарзу, эта фраза звучала, по меньшей мере, странно.
– Ты – гейри! – убедившись, что косой крест, заплетенный над ее левым ухом, никуда не делся, воскликнула я. – Ты принимаешь роды, ты лечишь больных и раненых, ты продлеваешь жизнь тем, кто чувствует дыхание Темной половины Двуликого[204]…
– Да, так и есть: я – дарую жизнь, но не имею права ее отнимать…
Фраза, произнесенная одними губами, прозвучала как крик души и заставила меня поежиться:
– Отнимать могут многие. А вот дарить…
Хейсарка посмотрела на меня как на юродивую и снова закрыла лицо руками.
Я передвинула табурет поближе к ней и тихонечко попросила:
– Может, расскажешь, почему у тебя появились такие мысли?
Сита скрипнула зубами, дернулась, чтобы встать, потом махнула рукой и заговорила. Голосом, напрочь лишенным каких-нибудь интонаций:
– Знаешь, когда я была совсем маленькой, я мечтала родиться мужчиной. Глядя на воинов, тренирующихся во дворе нашего
Я покосилась на Крома и мысленно улыбнулась: он был не только храбр, силен и быстр, но и справедлив, честен и добр.
– С утра и до поздней ночи я пропадала во дворе, повторяя то, что делали воины… – глядя сквозь меня, продолжила Сита. – До тех пор, пока не упала и не выбила себе плечо. Легкость, с которой дари Иттира поставила его на место, поразила меня до глубины души. И я, забыв про Путь Клинка, начала грезить о Пути Травы[205]…
– Путь, достойный уважения… – прикоснувшись к ее плечу, искренне сказала я.
Хейсарка посмотрела на меня расширенными от боли зрачками и грустно усмехнулась:
– Это только кажется… Впрочем, тогда я была уверена, что он – лучшее, что есть на Горготе…
Говорить, что я считаю так же, я не стала – ей нужно было выговориться, а мои замечания сбивали ее с мысли.
– Начав помогать дари Иттире и увидев своими глазами, что такое раны, боль и смерть, я возненавидела всех, кто берет в руки меч: один удар клинка – и человек, которому мать отдала пару десятков лиственей своей жизни, превращается в сочащийся кровью и гноем обрубок. Или уходит. Навсегда. Оставив на Горготе тех, кому он был дорог… С этого момента я перестала слушать легенды о величайших воинах Шаргайла – смотреть, как горят глаза у тех, кто не понимает, что они принесли в мир только страдания, мне было невыносимо…
Коротенькая пауза, за время которой Сита перевела дух и облизала пересохшие губы, – и монолог продолжился:
– Бакур Ветерок, Твиггар Железный Кулак, Эст Черноволосый – предки, которыми гордятся все хейсары Шаргайла, – стали для меня олицетворением зла. А их гард’эйт, добровольно разделившие их жизнь, – эйдине…
Я закрыла глаза, представила себе зарубки на кромовском Посохе Тьмы и криво усмехнулась:
– Я – не эйдине. А мой майягард заслуживает не ненависти, а уважения!
Хейсарка сгорбила плечи:
– Я знаю…
Потом довольно сильно дернула себя за крест и устало закрыла глаза:
– Я посвятила себя Барсу четыре лиственя назад… А ведь могла стать ори’дарр’иарой!
– Зачем? – удивилась я.
– Дайн Седая Прядь был моим братом… Я хочу отомстить…
Я непонимающе нахмурилась:
– Кому? Если мне не изменяет память, то человек, убивший твоего брата, уже мертв!
Хейсарка отрицательно помотала головой:
– Ты ошибаешься! Мертв лишь Ялгар Ослоп, а Юлай Подсвечник, отправивший его в наш
– Не нашли? – удивленно спросила я. – И жену Ваги тоже?
– Найдем… – злобно оскалилась Сита. – Вейнарский Лев уже выехал из Аверона!
– Зачем?
– Говорят, он знает, где и как искать…
Глава 33
Кром Меченый
…Перебраться в свою комнату мне разрешили на восьмой день после ранения. Правда, крайне неохотно и с оговорками – выслушав мою просьбу, дари Иттира, только-только закончившая осматривать мои раны, сначала обозвала меня «эйдине, не способным думать ни о чем, кроме своего наш’ги», потом обругала аннара Аттарков, «не помнящего добра», ну и в итоге недовольно поджала губы:
– Ладно. Но только если тебя туда перенесут…
Привлекать к моему переселению немногих остающихся в
Дослушав меня до конца, хейсарка повертела указательным пальцем над головой[206], прикоснулась тыльной стороной ладони к моему лбу и притворно нахмурилась:
– Жара нет – а бредишь…
Потом многозначительно посмотрела на Сати и царственно выплыла из комнаты…