– Она покончила собой. Именно так, даже несмотря на всю ту систему, которая направлена на избегание этого, она всё же смогла. Через какое-то время она стала подавать очень хорошие признаки, говорившие об улучшении состояния. В какой-то момент за ней перестали так пристально следить, и она совершила то, чего никто и представить не мог. Ночью, в полнейшей тишине, лёжа на кровати она перегрызла себе вены на руке. Жутко? Конечно, жутко… Когда мы её нашли, весь матрас был пропитан кровью, но на её лице была улыбка… Что-то заговорился я сегодня, извините. Занятие уже давно закончилось, так что не смею вас больше задерживать.
Студенты, в расстроенных чувствах от такого резкого завершения рассказа, пошли по своим делам. Лишь некоторые останавливались, чтобы посмотреть на преподавателя и, о чём-то пошептавшись, продолжить свой путь. Он не стал им рассказывать, сколько раз просыпался в холодном поту, видя этот взгляд в своих снах. Скорее всего, именно этот взгляд и довёл Наташу до самоубийства. Взгляд, который он так старательно забывал много лет назад, снова вернулся в его жизнь. Почти весь оставшийся день Сергей Петрович провёл в своём кабинете. Он пересматривал документы Николаевой и всё пытался понять, что же он упустил? Почему всё так завершилось? Что теперь было с Женей и Андреем? Ведь Андрей мог найти новую жену, и её вполне могла постичь та же самая участь. Да и с Василием Александровичем они поссорились после смерти Наташи. Всё-таки, это они её не уберегли…
До того момента он никогда не сомневался в принятых решениях на своей работе. После случая с Наташей он долго восстанавливался, применяя к себе весь тот груз знаний, который нёс столько лет. Тогда ему удалось вернуться к нормальной жизни, но, похоже, что в этот раз всё будет по-другому. Пора идти домой, там и решение найдётся. Проклятая опухоль…
Он смотрел на один из корпусов Сабуровой дачи, которая вот уже не один десяток лет заменяла ему дом, а после смерти жены – и семью, в том числе. Он любил эти здания за их древность и долгую историю. Часто, стоя перед старыми стенами, он размышлял о том, сколько человек прошло через их коридоры, скольким удалось помочь, а скольких так и не спасли. Сколько из них могли быть здоровыми, но кто-то в их окружении или семье задавил их своими действиями, как это произошло и с Наташей. Сегодня Пархоменко вспомнил эту историю и осознал, что тяжесть этой истории, разделенная сегодня со студентами, не даст ему спать. Он снова увидит эти сны, а значит, пришла пора решить вопрос раз и навсегда. Опухоль снова шевельнулась, и он поймал себя на мысли, что как врач и профессор, должен был давно задуматься о своём состоянии, раз уж тоже чувствует то, чего чувствовать не должен.
В окнах маячили какие-то силуэты. Он смотрел на них и думал…
* * *
В обычно ярко освещённой комнате сегодня было темно. Хозяин этого помещения стоял перед окном и что-то высматривал вдалеке. Постороннему человеку могло бы показаться, что он молится, так как его губы постоянно двигались, а руки то и дело что-то пытались изобразить перед грудью.
– Её глаза… – шептали губы человека раз за разом, выбрасывая в закрытое окно эту тихую фразу. – Её глаза…
Рядом с ним лежали два предмета, которые он давно не держал в руках: ружьё и диктофон. Когда-то верные друзья, позабытые на несколько лет, снова были рядом: ружьё стояло у кресла, перед которым на столике лежал диктофон. Именно на этот диктофон Сергей Петрович раньше надиктовывал свои мысли, однако сейчас даже не мог вспомнить причину, почему перестал это делать.
Рука потянулась к ружью. Холодный металл успокаивал постоянно несущиеся куда-то мысли, и сейчас вернул его к реальности. Диктофон сразу переместился со столика в руку. Человек опустился в кресло и, тяжело вздохнув, принялся за уже забытое дело.
«Давно ничего не говорил тебе, мой дорогой дневник. Прошло уже два года с того момента, когда я сделал в тебе последнюю запись. Ну что же, похоже, пришло время пополнить тебя очередным коротким рассказом, так что не обессудь. Как я понимаю, это одна из последних моих записей, так как, по словам врачей, опухоль стала быстро увеличиваться. Ну, да ничего… Скоро всё закончится, и мне больше не придётся марать твою плёнку.