Херсонеситы

Страх и ожидание подкатились к горлу душным комком. Дионисий рванулся бежать, но понял, что возникшая однажды мысль больше не оставит его, собрался с духом и позвал в пустоту:

– Отец!

Холод прошел по комнате, дотронулся до спины, коснулся волос. Дионисий посмотрел прямо перед собой так, как умел делать только он да еще Епифаний. Светлый туманчик, круживший рядом, обрел узнаваемые и такие родные контуры. Дионисий вскрикнул, протянул руки, бросился вперед – прижаться, обнять, и… разрушил все слабенькое, тонкое, бестелесное, что сумел вымолить у Аида. Мерцание потухло, оставив: «Будь осторожен, сын!»

Горе ударило свежей волной, вынесло мальчика из комнаты. Он пронесся через пролом, бывший когда-то входом в его дом, и, рыдая, спотыкаясь, цепляясь хитоном за деревья и виноград, помчался по арбустуму, все еще помнящему хозяйские руки, лелеявшие этот сад, пока не одичавшему, ухоженному. В какой-то момент Дионисий упал и остался лежать, уткнувшись лицом в высокую зеленую траву.

Постепенно плечи перестали вздрагивать, глаза приняли осмысленное выражение.

Дионисий осознал, что глядит на большого черного муравья, который прямо под его носом пытается протащить между толстыми перепутанными травинами огромное зерно. Его собрат, вцепившись с другого конца, с не меньшим упорством тянет зерно на себя.

По мокрой от слёз руке поползла отсвечивающая зеленью муха. Остановилась, почистила крылышки. В волосы заскочил и запутался кузнечик.

И все это было так… так обычно. Нет, Дионисий не успокоился. Он развернулся от прошлого к настоящему, вспомнил, зачем преодолел длинный, опасный путь.

Из арбустума к рабам вышел совершенно другой человек – собранный, умеющий приказывать, знающий, что и как делать.

Единственное, чего Дионисий не смог, – заставить себя заглянуть в колодец. Раб, спустившийся туда на веревке, сообщил, что доставать нечего. Сама земля заплакала, приняв убитых, – давно не знавший влаги колодец вдруг заполнился водой.

Недалеко от дома, в стороне, куда уходило солнце, чтобы не мешать ночи расправить свои крылья, Дионисий нашел место для четырех могил. Это будут самые печальные из могил – пустые кенота́фы. В них он опустит только то, без чего невозможно прожить в царстве мертвых: одежду, посуду, еду, питье, деньги, которые наконец-то примет Харон и выполнит свою работу.

Наблюдая воспаленными глазами за работой рабов, он не заметил, как забрезжил рассвет.

К восходу солнца все было готово к обряду погребения. Дионисий подошел к повозке, забрал то, что они с Актеоном приготовили для Гераклеона, Алексии, Дайоны и Епифания.

Опустившись на колени подле могилы сестры, Дионисий положил на влажное дно ямы изготовленную коропластом собаку и пинакс, на котором еще до отплытия собственноручно вывел алфавит: Дайона так хотела научиться читать!

Мама, его самая красивая мама, не могла ходить по елисейским полям неприбранной. Ей он оставил бронзовое зеркало и дорогие благовония в предназначенном для них сосуде – белом лекифе.

Для отца Дионисий привез стригиль. Нельзя, чтобы молодой сильный мужчина не занимался совершенствованием своего тела!

Лишь Епифанию, старому телом и молодому умом, он не знал, что подарить, и уже приказал зарыть могилу, но вдруг вспомнил, подбежал к повозке, отыскал спрятанный там осколок блюда с головой воина, процарапал на обратной стороне всего одно слово – «обещаю», в полной уверенности, что его друг и наставник поймет и одобрит. И лишь после этого кивнул – закрывайте.

Когда рабы закончили свою работу, Дионисий вошел в дом, нашел четыре глиняные черепицы, углем вывел: Дайона, Алексия, Гераклеон, Епифаний. По этим надписям боги разберут, где чья могила. А после Актеон поставит на кенотафы мраморные надгробия, изготовление которых занимало немалое время.

Воззвав к тем, от кого теперь зависело благополучие дорогих ему людей, Дионисий принес жертву, и…

Пустота заполнила его сердце. Долг выполнен. Здесь, в разоренной, выжженной усадьбе, не осталось больше ничего, кроме боли и воспоминаний. А в Херсонесе ждала Зо, волновался за племянника Актеон… Здесь обосновалась смерть – там хозяйничала жизнь.

Не желая дольше ни мгновения отдавать смерти, Дионисий приказал рабам остаться подле повозки, а сам поспешил в арбустум. И почти сразу же вернулся с кожаным мешком, который прижимал к телу, как самую большую драгоценность.

Поймав заинтересованный взгляд, насторожился: еще Епифаний говорил, что даже преданный раб всего лишь человек, несвободный человек, и полагаться на его абсолютную преданность может лишь полный глупец.

Приняв решение, мальчик подошел к своим спутникам, размотал кожаные завязки, достал из мешка медный, несколько странной формы сосуд. Скрывая страх, вынул пробку. Внутри колыхнулось нечто темное, густое и вонючее.

– Мазь! – ткнул сосуд под нос каждому.

Блеск в глазах потух. А у Дионисия появилась уверенность, что он не будет задушен где-нибудь по дороге в Керкинитиду.

₪ ₪ ₪