Химера

И, кроме того, Джеррику будет чем заняться в ближайшее время, думал эльф. Вуди Вейжа, вынашивающего планы мирового господства, не остановит смерть эльбста Роналда. А были еще гном Вигман, который едва ли примирится с диктаторскими замашками кобольда. Рарог Мичура, не терпящий над собой ничьей власти, ограничивающей его свободу. Леший Афанасий, вечный бунтарь и смутьян. И прочие могучие властолюбивые духи, за каждым из которых стоял его многочисленный народ. До Фергюса ли тут? Тем более, что эльф все еще официально был мертв и ничем не проявлял ни себя, ни своих амбиций.

Думая так, Фергюс заблуждался. Он плохо знал кобольда Джеррика. Но еще больше потому, что он… хотел заблуждаться. Он устал от бесконечных странствований, уподобивших его Вечному Жиду. И он желал, чтобы у его внука появился, наконец, дом. И родина.

Поэтому Фергюс сравнительно легко убедил себя, что ему не о чем больше беспокоиться.

Но один повод для беспокойства у него все-таки оставался. И это была Евгения. Альф слишком сдружился с этой женщиной, чтобы расстаться с ней безболезненно.

Фергюс понимал, что он сам виноват в этом. Он слишком долго закрывал глаза на очевидное, считая, что для достижения цели можно и нужно использовать любые средства. Целью был Совет ХIII во главе с эльбстом Роналдом. А Евгения – всего лишь средством, благодаря которому он собирался оградить своего внука от опасности.

И вот, когда цель была поражена, он понял, что просчитался.

И теперь надо было расплачиваться за это.

Если бы речь шла только о нем самом, Фергюс не колебался бы ни одного мгновения. Он расстался бы с Евгенией без сожаления. Она была всего лишь женщиной, человеком. И, следовательно, для него, эльфа, существом низшего порядка, не заслуживающим ни жалости, ни сочувствия. Но Альф…

Фергюс никогда не забывал, что его внук – только наполовину эльф. И ему свойственны некоторые недостатки людей. Например, жалость. Евгения кажется мальчику беспомощной, не приспособленной к жестокому миру, в котором вынуждена жить. Альф часто говорил об этом деду. И о том, что она нуждается в заботе и любви. В его, Альфа, любви. И в его, Фергюса, заботе.

Но это было до того, как появился Альб, ее сын. После этого Альф ни разу не сказал деду, что Евгения нуждается в их любви и заботе. И это внушало Фергюсу надежду на то, что Альф сумеет вырвать эту женщину из своего детского сердечка, и то не истечет кровью. А он, Фергюс, постарается залечить эту рану своей любовью. Безграничной любовью. Истинной панацеей от всех бед, которые могут, и когда-либо будут, угрожать Альфу.

Так Фергюс убедил себя в том, что ему не надо беспокоиться и в отношении Альфа.

И, как только это произошло, в его душу вернулись покой и умиротворение. Впервые за последние много лет. Это было замечательное состояние, схожее с эйфорией. Он даже попробовал насвистеть какой-то мотивчик, который неожиданно пришел к нему в голову, и с ужасом понял, что это та самая мелодия, под которую они танцевали с Евгенией в гостинице в Сеуле. Эльф сильно встряхнул головой, прогоняя ее, и поднял руку, останавливая такси. По пути в Сад-город он велел водителю остановиться возле кондитерского магазина и купил самый большой шоколадный торт, который там имелся, и несколько десятков пирожных.

Тортом Фергюс надеялся подсластить горькое, как он предвидел, известие, которое ожидало Евгению. Пирожные предназначались для мальчиков. Сам эльф предпочел бы выдержанный марочный коньяк, Augier или Remy Martin, чтобы отметить кончину эльбста Роналда. Но он был уверен, что найти такой во Владивостоке просто невозможно, в лучшем случае это будет La сognac de Napoleon. И, кроме того, на поиски пришлось бы затратить много времени. А Фергюс хотел как можно скорее расстаться с Владивостоком и увезти отсюда своего внука.

– Как сказал бы Альф, отряхнуть прах этого города с наших ног, – высказал Фергюс свою мысль вслух. И тут же нахмурился, поймав на себе недоуменный взгляд водителя такси.

Фергюс привык доверять своей интуиции. Желание эльфа покинуть Владивосток во многом было продиктовано именно ею. Предчувствие какой-то беды, которое его исподволь томило, было неосознанным, но от этого еще более тревожным.

Фергюса не ждали, расставшись с ним всего за несколько часов до этого и, как он уверял, надолго. Его неожиданное появление, да еще с тортом и пирожными, вызвало настоящую бурю радостных эмоций. Мальчишки визжали от восторга и прыгали вокруг него, изображая диких индейцев, исполняющих ритуальный танец охотников, а Евгения даже тайком прослезилась. Но, как она ни пыталась спрятать слезы, их заметили. И Альб с лукавой усмешкой на маленькой мордашке, с которой уже исчезло выражение постоянного страха, спросил:

– Мама, а что сказали бы по этому поводу твои китайцы?

– Они сказали бы, что лучше увидеть лицо, чем услышать имя, – с достоинством произнесла Евгения. – А еще, что нехорошо смеяться над маленькими женскими слабостями своей матери.