Химеры

Обстоятельства шотландца были все-таки не слишком хороши, перспективы – неясны, добытая столькими усилиями слава – неудовлетворительна. Ах, несравненный Крайтон! изумительный! великолепный! admirable! Как если бы он был аттракцион шоу-бизнеса. Не всесторонне развитая личность – мечта человечества (и Чехова), – а бродячий цирк с поющим слоном.

В общем, он согласился. Принял предложение. Остался.

В Мантуе так в Мантуе. Ненадолго. Навсегда.

Был зачислен в свиту принца. Все шло вроде бы недурно. И дамы, как повсюду и всегда, влюблялись пачками. Сам он не думаю, чтобы решился на поступок непедагогичный. То ли не успел разобраться, которая чья. То ли сплетня пробежала как кошка. То ли вообще это даже не слух, а позднейшая гипотеза.

3 июля (1582) ночью в переулке налетели с обнаженными шпагами трое (четверо? пятеро?) в масках. Двоих (троих? четверых?) уложил за полминуты. А еще через полминуты сам рухнул на угловатый мантуанский булыжник. И слушал, как насвистывает, удаляясь, его убийца.

Написано про Джеймса Крайтона в одной из энциклопедий: «находясь на вершине славы и успеха, погиб в банальной стычке на улице города».

Ну в точности как Меркуцио. Такая же неудача.

29

Да не такая.

Крайтон поднялся на ноги и добрел до лавки аптекаря.

Ну вы помните: крохотное помещеньице в полуподвале, мигающая свеча, с потолка свисают панцирь огромной черепахи, чучело крокодила…

И кожи всяких страшных рыб; на полках
Склад нищенский пустых коробок, склянок,
Зеленых глиняных горшков, бичевок,
Семян, засохших розовых пастилок…

Переведено, что называется, спрохвала. Как, впрочем, и написано: точно ли коробки пустые, горшки зеленые, а пастилки розовые, – и кому это интересно? уж не Ромео ли, только что получившему известие о смерти Джульетты? Но это все пустяки, а важно, что мантуанский аптекарь, чья жизнь, по мнению Ромео, не стоила сорока золотых:

Я вижу голод на щеках увядших.
В глазах – немую скорбь и угнетенность,
А за спиной – презрение и бедность.
Не друг тебе – весь мир, не друг – закон…

Отчаянный этот фармацевт (учился же он где-то чему-то; и вот – осмеливается жить – безоружный, дверь нараспашку – в городе убийц, в эпоху убийств) пересказал следователям заявление, сделанное окровавленным Крайтоном в ту ночь.

Когда, прикончив нескольких бандитов, Крайтон выбил из руки оставшегося шпагу и приставил к его горлу свою, тот произнес умоляющим голосом: «Сдаюсь, синьор Крайтон, не убивайте меня. Я – Винченцо!» Сорвал с лица маску – и действительно оказался наследным принцем Мантуи, лепечущим: это недоразумение, синьор Крайтон, только не говорите отцу.

И человек, владевший не то двенадцатью, не то двадцатью языками, знавший наизусть всего Аристотеля и не только, – поступил как подросток, начитавшийся рыцарских романов. Встал на одно колено. Взялся за клинок левой рукой и перевернул шпагу эфесом вперед. Произнес одну из этих невыносимо вежливых, прекрасно идиотских фраз. Типа: ваша светлость не дали совершиться ошибке, которую мне пришлось бы горько оплакивать всю оставшуюся жизнь, каковая, без сомнения, продлилась бы недолго. Победа за вами, а я – ваш неоплатный должник, пленник вашего великодушия.

И с этими – или еще более глупыми – словами распрямил левую руку, державшую шпагу за клинок, – и пальцы правой руки Винченцо обхватили эфес.

Возвратно-поступательным движением сверху вниз невежда-недоросль вскрыл последнему рыцарю Европы грудную клетку.

30

Эту сцену можно передать изречениями русской литературы. Крайтон: мне порукой ваша честь, и смело ей себя вверяю. Винченцо Гонзага: а получай, победитель-учитель, от побежденного ученика!

Я думаю – я уверен, – что, пока стальное острие разрывало рубаху, кожу, мышцы – в эту долю секунды убийца и убиваемый смотрели друг другу прямо в глаза. И убийца убиваемому ободряюще так, по-свойски так подмигнул.

Джеймс Крайтон увидел самое ужасное из всего, что бывает.

Презрительную усмешку зла. Радость коварства. Красноватый такой огонек в зрачках.

Показаниям аптекаря дан был ход. Гонзага-старший лично допросил сына. Винченцо не отпирался: ну да, заколол, пришлось. Он толкнул моего спутника, тот его обругал, завязалась драка. Двое на двое, между прочим: с Крайтоном был слуга. Куда девались трупы? без понятия. Аптекарь – вероятно, бредит, будучи наркоманом. Вообще – сколько шума из-за какого-то бродяги-варвара.

И шум прекратился. Все случилось в 1582-м.

(Таком удачном для юного Уильяма Шекспира: от него забеременела и за него вышла замуж Энн Хэтэуэй, старше его лет на семь или восемь, но зато помещичья дочка и не без средств. Вполне возможно, что это был брак по взаимной страсти. Откуда нам знать, и нас не касается, – но в этом случае поздравляем особенно горячо.)