Химеры

А безвестному чужестранцу зачем? Да еще и неизвестно, точно ли двадцать два, или двенадцать, или сколько. Кто удостоверит? Сказку «Новый наряд короля» читали ль вы?

Если же не шарлатан – то не колдун ли.

Короче говоря, триумф (а был триумф) на университетском диспуте никак не мог поднять курс акций Крайтона при королевском дворе.

Но на следующий день на турнире он все исправил. Показал себя искусным наездником, могучим копьеметателем, чемпионом по фехтованию. Кого-то выбил из седла, кому-то разрубил шлем – а притом и одет был изысканно, и раскланивался с противниками, и приветствовал зрителей-зрительниц с достоинством и обворожительно учтиво. Главный приз (дорогое какое-то кольцо) присужден был ему единогласно и вручен под восторженные клики.

Но это был его единственный серьезный успех во Франции. Если не считать (и если это правда) того, что сколько-то месяцев или недель фигурой шотландского шевалье якобы интересовалась Маргарита Валуа, будущая так называемая королева Марго. (Оставим этот слух на совести Уэйнворта: исторический беллетрист; толстый такой буфер между Скоттом и Дюма; вроде Лажечникова.)

Крайтон был зачислен в армию и отправлен отбивать Ла-Рошель у гугенотов. На чужбине гражданская война, должно быть, дается легче, чем на родине: не так утомительна для совести. Ну и мы знаем от Декарта (см. «Рассуждение о методе»), а также читали в «Трех мушкетерах», что на фронте у офицера масса свободного времени, можно подолгу валяться в палатке и размышлять – если неохота пьянствовать. Крайтон совершенствовался в игре на различных музыкальных инструментах, выучил еще несколько языков, сочинил сатирическую комедию в стихах.

Через два года он вернулся в Париж (отпуск? отставка?) и, видимо, опять немного повращался при дворе, а потом отправился в путешествие по Италии. Точнее – на гастроли. Представлялся местным научным светилам и главам административных единиц, заводил знакомства с вельможами. Удивлял. Восхищал. В Павии вызвался разбить (и разбил) сборную итальянских философов на специальном семинаре. (Что-то такое: кто из вас, о светлейшие умы, скажет наизусть больше цитат из Аристотеля, чем я? кто истолкует их глубже?) В Мантуе поставил на придворной сцене свою комедию, причем сыграл в ней все роли (числом 15), мгновенно изменяя внешность и голос, как Аркадий Райкин. А также, само собой, участвовал (и побеждал) в любых и всевозможных спортивных состязаниях.

Мантуанский герцог Гульельмо Гонзага предложил ему остаться при его дворе. В качестве советника, условно говоря. Как бы доверенного лица. Ну и попутно довершить образование Гонзага-младшего, Винченцо. Особенно налегая на фехтование и рыцарские манеры.

Для бедного изгнанника покровительство владетельного князя, да еще такого выдающегося, – подарок фортуны. Для одного из как-никак Стюартов должность фактически гувернера при одном из Гонзага – не такая уж ослепительная честь.

На фига вообще двадцатилетнему малому наставник, да еще двадцатидвухлетний? Должно быть, герцог Гульельмо полагал, что его сын (нелюбимый, как поговаривали) нуждается в положительном примере. Ну и в присмотре.

(Винченцо был юноша, как бы это сказать, испытавший разочарование в жизни. Вряд ли нашему шотландцу не рассказали (или он не прочитал на сайте «Ворчалки об истории») про его прошлогоднюю свадьбу. После которой наутро прямо из спальни он прошлепал в родительскую и пожаловался маме с папой, что не смог дефлорировать новобрачную – четырнадцатилетнюю Маргариту Фарнезе – по причине непреодолимого дефекта в ее организме. Консилиум врачей – мантуанских, естественно, – подтвердил: да, дефект; в XVI столетии, к сожалению, неустранимый, поскольку уровень медицины оставляет желать.

Маргариту отослали домой, в Парму. Куда теперь с глаз долой как можно скорей убрать бедняжку – решала специальная, римским папой назначенная комиссия. Председатель – кардинал Борромео; а как же, гинеколога взять негде, кардиналов – тьма. Да и чего там решать: в монастырь до конца дней (так и поступили). А Винченцо пусть попытает счастья с новой суженой – теперь за него сватали пятнадцатилетнюю Элеонору де Медичи. Но maman (вообще-то – мачеха) Элеоноры сказала: ага! сейчас! А потом у нашей тоже обнаружится непреодолимый дефект? Нельзя ли сперва проверить надежным, тщательно запротоколированным экспериментом – у вашего-то нет ли дисфункции?)

Возможно, Крайтон воображал, что завоюет доверие принца, симпатию, а там, глядишь, и дружбу. И они, как Чичиков с Маниловым, – как Меркуцио с Бенволио, – станут, ежедневно прогуливаясь, весело беседовать обо всем на свете.

Как Ф. Ц. Лагарп – с Александром I Павловичем. Как В. А. Жуковский – с Александром II Николаевичем. В таких разговорах ум принца как бы сам собой усвоит идеалы гуманизма. И, взойдя когда-нибудь на престол, Винченцо I Гонзага станет великим государственным деятелем. Скажем, установит в Европе вечный мир. Или повысит скорость прогресса.