Химеры

Не надеюсь и – раз не надеюсь – не собираюсь никого разжалобить. Просто проверяю мою самопальную теорию. Содержится ли трагизм в печальной судьбе Павла К.? (М. Е. однажды обмолвился такой формулировкой: как хотите, а есть в моей судьбе что-то трагическое.) Я чувствую, что – да. (Не знаю, как вы.) Но если да, то, согласно моей самопальной, в ней непременно должен присутствовать и деятельно участвовать какой-нибудь коварник. А тут?

На мой взгляд – двое. Cancer и так называемое государство (коллективный псевдоним, сказал бы Оруэлл, Внутренней партии). Cancer молча уполз и грызет сейчас кого-нибудь другого. (Многих, увы.) Про государство – я, разумеется, ни слова.

…………………

…………………

…………………

…………………

В этом же выпуске новостей, под заголовком: Россия потратит 321 млрд рублей на космическую программу и начнет осваивать Луну в ближайшие десятилетия – один из заправил (жирняй) радостно орет: хорош заниматься пресловутым международным сотрудничеством! У нас у самих найдутся средства! Построим на Луне казармы для боевых роботов и, к чертовой матери, аннексируем исконную нашу спутницу! А ты, так называемая цивилизация, жди своей очереди и трепещи!

То есть, разумеется, не орет, а торжествующе артикулирует, и термины бреда употребляет другие, чтобы лунные жители не с ходу расшифровали. Так что это мой личный перевод официозного пересказа. («…Обратил внимание, что в настоящей геополитической ситуации, учитывая развитие экономик ведущих стран мира, Россия обязана быть максимально прагматичной».) Но мы, местные, реагируем правильно. Не говоря, что Оруэлл уже прочитан.

И умирающие в РФ кричат от боли.

Трагедия ли? Разряд неудач (см. выше) тоже, в общем, подходит: в неправильное время и в неправильной стране пришлось умирать несчастной жене несчастного Павла К. Это бывает. Это с каждым может случиться. Кроме заправил, да и то, наверное, не всех, а дальновидных.

Как полагаете, высокочтимая Немезида?

А вы, великая Мнемозина, – забудете, конечно, Павла К.?

54

К вопросу о качестве предложений. Пейзаж работы Салтыкова:

«Сиротливо раскинулась по обеим сторонам дороги родная равнина, обнаженная, расхищенная, точно после погрома. При взгляде на эти далекие, оголенные перспективы не рождалось никакой мысли, кроме одной: где же тут приют? Кто тут живет? зачем живет? в каких выражениях проклинает час своего рождения?»

Самый умный русский писатель. Автор лучшего русского романа. Обладал и пользовался абсолютно всеми средствами русского языка (как Шекспир, говорят, – английского).

Только один недостаток. Не умолкал, пока было что сказать. Не останавливал ни фразу, ни период. Не ставил точку, пока не договорит мысль. Всю ее вбивал – ввинчивал – в предложение. Не любил пауз.

Из людей, писавших русскую прозу в девятнадцатом веке, только Салтыкова читали бы мыслители века двадцать второго. Если бы такой век наступил. А он отчасти оттого и не наступит, что некому было читать Салтыкова.

55

…………………

…………………

И тогда я обернулся и, как мог безмятежно улыбаясь, сказал самому крупному из шедших за мной по пятам дураков:

– Что ты ходишь за мной, как тень отца Гамлета?

За мою не короткую жизнь я всего раза два или три поступил правильно. И это был первый раз. А в остальное время – огромное, вообще-то, – практиковал я главным образом тактику низкого, презренного смиренья. Без всякой, между прочим, выгоды и пользы для себя.

Но ни за что не решился бы я тогда обернуться, если бы не звенел у меня в голове голос Меркуцио – если бы не эти слова: низкое, презренное.

O calm, dishonourable, vile submission!

Холодное, бесчестное смиренье! (Перевод А. Григорьева)

Трусливая, презренная покорность! (Перевод Б. Пастернака)

О подлая, бесчестная покорность! (Перевод А. Радловой)

…………………

…………………

…………………

Такая забава была в 167-й мужской: распинать Христа. В полутемном коридоре человека – того, кто был мной в 1952 году, – два сапиенса постарше и, соответственно, покрупней ставят спиной к стене и к ней же прижимают разведенные руки. А еще один сапиенс берет этого человека за подбородок – и бьет об стену его затылком.

…………………

…………………

…………………

…………………

Тринадцать сотрясений мозга! (За два года насчитала тогда и уверяла меня впоследствии моя мать. Наверное, все-таки меньше.) Я их даже немножко полюбил: не надо было в школу; однажды (наверное, не однажды) купили плитку шоколада; я лежал в постели, и мать читала мне Диккенса: «Жизнь и приключения Николаса Никльби».

…………………

…………………

…………………

Разбитое колено, сломанный нос. Какие пустяки. И даже самый мрачный день – 14 января 53-го – теперь вспоминать почти смешно. Хотя и не смешно.