Химеры среди нас

Взгляд Милы был полон скептицизма. Давид подумал, что, если бы ему в детстве рассказали нечто подобное, он купился бы сразу и уже восхищённо расспрашивал, что к чему, несмотря на акцент на слове «секретный».

– И что же такого загадочного вы изучаете? – тоном, выражающим абсолютное недоверие, спросила она.

– Я чувствую в тебе талант проводить допросы: правда почти сорвалась с моего языка, – серьёзно отозвался Давид. – Но всё же я ещё не растерял остатки самообладания, поэтому повторю: нам запрещено распространяться о работе.

С этими словами он вернулся к компьютеру.

– А он забавный, – раздался снисходительный комментарий, вызвавший усмешку и у Софии и у Давида.

Пока Давид продолжал изучать форум, надеясь найти что-то ещё, София обсуждала с Милой последнюю песню Билли Айлиш, и ему вдруг стало ясно, насколько молода была София. Она хихикала с младшей сестрой, восторгалась каким-то наивным текстом и, кажется, всерьёз обсуждала сложности окрашивания волос в ярко-зелёный. К этому прибавилось воспоминание о её дерзком поведении с родителями: как будто переходный возраст у неё только начался.

Давид напряг память: ей было двадцать три. Он попытался вспомнить себя в этом возрасте – вроде и не так давно, всего семь лет назад, но, кажется, с тех пор многое изменилось. Он тогда был звёздным выпускником и начинал работать в престижной лаборатории при университете. Там его быстро повысили, за что он, конечно, не сыскал любви коллег. Пришлось попотеть, чтобы заслужить их уважение. Многие отказывались воспринимать его всерьёз, особенно те, кто был старше и имел куда больший опыт работы.

Так или иначе, в двадцать три он не чувствовал себя юнцом, нет. Он считал себя мужчиной, возможно, более зрелым, чем был на самом деле. Тогда ещё он жаждал признания, хотел аплодисментов. Лез из шкуры вон, чтобы показать себя, вызвать восхищение. Порой молодой Давид был дерзок, и теперь понимал: ему повезло, что никто из тогдашних коллег не залепил пару затрещин выскочке Сезару.

Звонкий смех отвлёк его от воспоминаний: Мила и София боролись за телефон, каждая хотела включить свою любимую песню. Победила старшая сестра, она отскочила в другой угол комнаты, взобралась на письменный стол, чтобы младшая не могла дотянуться до мобильника, и стала танцевать под высокий женский голосок.

Давид покачал головой.

– Думаю, мы здесь закончили, – заявил он строго, что отрезвило Софию.

Она прочистила горло и слезла на пол.

Втроём они спустились в гостиную: Михельсоны всё ещё сидели там с обеспокоенными лицами. Неудивительно, что София нечасто навещала родительский дом. Если они всегда выглядели вот так, будто ждали землетрясения, на уютный семейный вечер не стоило и рассчитывать.

Но едва София и Давид появились, хозяева дома вскочили на ноги и, вместо того чтобы выпроводить незваных гостей, начали зазывать на чай. Отказы потонули в радостных воплях Милы. Переглянувшись, София и Давид кивнули друг другу. Не было ничего страшного в ещё одном чаепитии. Так подумал Давид, но он не учёл мотивов своей спутницы: она осталась вовсе не для того, чтобы провести больше времени с семьёй.

– А что, к чаю ничего нет? – уточнила она, получив большую чашку, наполненную до краёв.

На середину стола опустилось что-то сухое и тёмно-зелёное.

– Дай угадаю, печенье из брокколи? – мрачно уточнила София.

– Нет, – любезно пропела госпожа Михельсон, – сегодня из шпината.

– Неужели нет даже какого-нибудь пирога с джемом? Или хотя бы чёртовой шоколадки?

– Следи за языком, девочка! – предупредила её мать.

– Я очень внимательно слежу за ним и точно знаю, что он будет не в восторге от твоих кулинарных опытов, – она изобразила, что её тошнит. – Он хочет, чтобы я положила на него что-нибудь действительно съедобное.

Давид покосился на Софию, не узнавая её. В лаборатории это была кроткая умница, подающий надежды учёный. Когда он встретил её «на задании», она показалась деловой, собранной, крутой. «Я просто вырубила двух мафиози и оставила их там». Но теперь…

– У нас никогда нет ничего сладкого, – пожаловалась Мила. – Мой язык давно грустит.

– После таких посиделок лучшее, что попробует мой язык за день, будет язык моего парня, – заявила София, хлопнув Давида по плечу.

Это было дерзко, вызывающе и глупо. Он вспомнил выражение «испанский стыд», когда тебе неловко за то, что делает или говорит другой человек.

Михельсоны выглядели возмущёнными, Мила смотрела на сестру во все глаза, зажав рот ладонью. На её щеках появился румянец. Давид и сам чувствовал, что начинает краснеть.

Однако, вопреки его ожиданиям, хозяева дома не выгнали наглую дочь и её жениха. Вместо этого, стиснув зубы, госпожа Михельсон поставила на стол луковые крекеры.

– Это уже получше, – вздохнула София.

На несколько минут воцарилась тишина. Давид пытался понять причину, по которой они до сих пор не покинули этот дом. Но София не выглядела так, как будто срочно хотела выйти за дверь. Нет, ей доставляло удовольствие то, что она так легко могла вывести родителей из себя. Обычно таким занимался Давид. Со стороны выглядело паршиво…