Химическая свадьба

Он потерял ее. Люди, не заслуживавшие смерти, умирали и раньше: чем от них отличалась она? Ее настойчивое присутствие нарушило его одиночество, так же как ее наивные идеалы обнажили его самодовольство. Они втроем на крыше отеля «Бонифаций». Не сознавая этого, Селеста Темпл стала воплощением представлений Чаня о будущем. Не о его собственном будущем, но о возможности, что кто-то, несмотря на весь нелепый символизм, может быть спасен.

Чань не мог представить свою жизнь без борьбы.

Когда улица пошла вверх, мужчина нырнул в грязную нишу, которая, очевидно, использовалась для удовлетворения естественных надобностей чаще, чем для тайных свиданий. Он снял шелковый плащ Фойзона, свернул и бросил в угол. Он положил свои очки в карман красного пальто монсеньора и застегнулся на все пуговицы. Затем замотал марлей глаза, неплотно, чтобы можно было видеть, но так, чтобы и шрамы оказались на виду. Он вышел из ниши и теперь пошел медленнее, постукивая по тротуару палкой, пока не добрался до высоких каменных ступеней. Почти сразу мужчина в широком плаще адвоката предложил ему руку. Чань принял помощь и бормотал благодарности, пока они вместе поднимались по ступеням.

В древности тюрьма Марцеллина была мраморным амфитеатром, расположенным на склоне холма. Мрамор уже давно растащили для украшения фасадов церквей и загородных домов. Все, что осталось от первоначального здания, – арка, украшенная резными каменными масками: одна с глумливым выражением, а другая оплакивала всякую живую душу.

Поднявшись наверх, Чань поблагодарил адвоката и, постукивая тростью, подошел к караульному помещению, представившись монсеньором Люцифера, легатом архиепископа. Как и надеялся кардинал, тюремщик не мог отвести взгляда от забинтованных глаз.

– Я был в соборе. Эти разрушения, конечно, не могли помешать выполнению моей миссии. Мне нужен человек по фамилии Пфафф. Желтоватые волосы, одет в нелепое оранжевое пальто. Вероятно, ваши констебли взяли его на Седьмом мосту или около дворца.

Тюремщик молчал. Чань наклонил голову, ожидая его согласия.

– А-а, хорошо, сэр.

– Я предполагаю, что вам нужно предписание.

– Да, сэр. Стандартное правило.

– Я потерял все эти документы, как и моего помощника, отца Сколля. Руки отца Сколля, понимаете. Он был похож на несчастную куклу злого ребенка.

– Как ужасно, сэр…

– Так что у меня нет предписания. – Чань почувствовал, как начинает волноваться собравшаяся за ним очередь, и намеренно стал говорить медленно. – Портфель с документами был у него в руках, видите ли. И руки, и портфель разорвало на куски. Бедного Сколля можно было принять за дикобраза – он был весь утыкан щепками.

– Боже правый…

– Но, возможно, вы сумеете все исправить. Пфафф – это мелкий негодяй, и все же он важен для Его превосходительства. Он здесь у вас или нет?

Тюремщик беспомощно глядел на растущую очередь. Он подтолкнул регистрационную книгу Чаню.

– Если вы просто подпишете…

– Как я могу подписать, если я не вижу? – размышлял вслух Чань. Не дожидаясь ответа, он нащупал ручку тюремщика и покорно нацарапал, заняв половину страницы: «Люцифера».

Кардинал не спеша подошел, постукивая тростью, к другому тюремщику с другой регистрационной книгой. Тот провел испачканным чернилами пальцем вниз по странице.

– Когда доставили?

– Прошлой ночью, – ответил Чань, – или сегодня рано утром.

Тюремщик нахмурился:

– Такого имени нет.

– Возможно, он назвал другое.

– Тогда это может быть кто угодно. Только за последние двенадцать часов у меня прибавилось пять сотен душ.

– Где люди, арестованные у Седьмого моста, или у дворца, или у святой Изабеллы? Вы знаете, кого я имею в виду. Тех, кого привели солдаты.

Тюремщик заглянул в бумаги.

– И все же там нет человека по фамилии Пфафф.

– Начинается с «П».

– Что?

– Наверняка все эти люди у вас собраны в одной или двух больших камерах.

– Но как вы узнаете, что он там? Вы же ничего не видите.

Чань постучал концом трости по плиткам.

– Господь всегда поможет найти негодяя.

Чань три раза был в тюрьме Марцеллина, и каждый раз ему везло: он успевал подкупить тюремщиков и освободиться еще до того, как начинались настоящие пытки. Вот почему он содрогнулся, когда начал спускаться по узким ступеням. Кардинал не опасался, что охранники опознают его – сан священника автоматически гарантировал их уважение, – но его мог узнать наблюдательный заключенный. В этом случае Чань оказался бы в безнадежном положении.

Стены коридоров были покрыты грязной слизью. Пока он шел мимо камер, не смолкали крики – мольбы о помощи, протесты и уверения в своей невиновности, плач и стоны больных. Он не отвечал. В конце коридора была особенно большая, окованная железом дверь. Провожатый Чаня постучал своей дубинкой по решетке, закрывавшей глазок, и прокричал, что «у любого преступника, которого зовут Пфафф», есть десять секунд, чтобы признаться. В ответ раздался целый хор криков. Не слушая их, тюремщик заявил, что первый же самозванец, объявивший себя Пфаффом, получит сорок плетей. В камере воцарилась тишина.