«Химия и жизнь». Фантастика и детектив. 1975-1984

— Жизни им не понять. Мои-то без меня куда? Маша, Зуй, другие? Они же надеются. Если в соседний дом бандюга залез, с ружьем, что будет умнее — бежать, спасать людей или размышлять: «А вдруг он меня из ружья пристрелит?»

— Вряд ли это аргумент. Соседний дом живет по тем же законам, что и ваш. А представьте, что в другой стране…

Лесник выбросил в пыль папиросу.

— Не будем спорить. Я тебя для того и позвал, чтобы ты поглядел, какие здесь бандиты. А если со мной что случится, сам отыщешь…

Арба подпрыгивала на неровностях дороги, пыль скрипела на зубах, в кустарнике у дороги шевелилось что-то большое и темное, кусты трещали и раскачивались, но ни лесник, ни Зуй, не обращали на это внимания.

— Что там? — спросил я.

— Не знаю, — признался лесник. — Иногда бывает такое шевеление. Я как-то хотел поглядеть, а они не пустили. Нельзя близко подходить. А если не подходить, то неопасно.

— Неужели вам не захотелось выяснить?

— Если все выяснять, жизни не хватит… Тебе в соседнем городе все ясно?..

Минут пять мы ехали молча. Потом я спросил:

— А откуда Зуй знал, что мы придем?

— Я на той неделе здесь был. Без предупреждения лучше в деревню не соваться. Сукров можно встретить. Меня они не любят.

Мы догнали стадо. Четыре однорогих, лохматых скотинки плелись по пыли, окруженные кучкой каких-то зверюшек. Голый мальчишка бегал, стегал скотину по бокам, чтобы не мешали нам проехать. Вдруг он замер, увидев меня.

— Курдин сын, — сказал мне лесник. Вытащил из верхнего кармана гимнастерки кусок сахара и кинул его мальчишке.

Кусок сахара сразу перекочевал за щеку пастуху.

— В школу бы ему, — сказал лесник. — Все думал, может, его к нам взять.

— Вы бы, наверно, не только его взяли, — сказал я.

— И не говори. Может, возьму еще…

Дорогу пересекал забор из жердей. Зуй, передав вожжи леснику, спрыгнул с арбы и оттащил несколько жердей в сторону, чтобы освободить проезд. Ставить их на место не стал, за нами шло стадо. Арба перевалила пригорок, и спереди появилась деревня.

Она была обнесена тыном и защищена широким, но, видно, мелким, заросшим ряской рвом. Через ров вел бревенчатый мостик. Ворота в тыне, когда-то прочные, мощные, были полуоткрыты, накренились, уперлись в землю углами.

— Эй! — крикнул Зуй, придерживая носорогов у мостика.

Никто не откликнулся. Деревня словно вымерла. Носороги замешкались, Зуй хлестнул их кнутом. Носороги дернули арбу, она въехала на мост, бревна зашатались, словно собирались раскатиться.

Мы оказались на пыльной, утоптанной площади, на которую со всех сторон глядели, распахнув черные рты дверей, голодные, неухоженные хижины, словно птенцы в гнезде, отчаявшиеся дождаться кормилицу. С тына и соломенных, конусами, крыш взлетели серые птицы и принялись кружить над нами и сухим корявым деревом, возле которого мы остановились.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

8.⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Я знал эту деревню. Она пригрезилась мне на пляже, только я видел ее тогда сверху. И дерево видел.

И человека, висящего на толстом, длинном суку.

Порыв горячего, сухого ветра качнул тело, и оно легко, словно маятник, полетело в нашу сторону. У меня схватило сердце.

Лесник, соскакивая с арбы, подставил руку, и я понял, что это не человек — кукла в человеческий рост, чучело с грубо намалеванным на белой тряпке лицом — два пятна глаз, полоска рта и вертикально к ней — полоса носа. Так рисуют дети.

— Это я, — усмехнулся лесник. — Это меня повесили. Так сказать, заочно, на устрашение врагам.

— Кто повесил?

— Сукры. Давно повесили, весной еще.

Зуй привязал вожжи к стволу. Лесник сиял с арбы рюкзак.

— Очень мною недовольны, — сказал лесник не без гордости. — Вот и пришлось куклу сооружать. Наглядная агитация.

— А почему здесь пусто? — спросил я.

— А кому здесь быть? Какие бабы остались и старики — в поле. Мужиков, кто не скрылся, забрали в гору. Сам понимаешь…

Лесник закинул ружье за плечо и пошел к одному из домов. Я последовал за ним в раскрытую дверь и окунулся в тяжелый, затхлый воздух. Было темно, лишь через дыру в крыше падал свет. Лесник опустил рюкзак на землю.

— День добрый, — сказал он.

Ответа не было. Под стрехой завозилась птица, и оттуда, сверкнув в косом луче света, ко мне спланировало знакомое розовое перышко.

— Как дела? — спросил в темноту лесник.

— Добри день, Серге, — произнес знакомый мне, глубокий, чистый голос. — Как ехал?

Глаза начали привыкать. Лесник поставил ружье в угол, прошел в дальний конец хижины и наклонился над кучей тряпья.

— Хорошо доехал, — сказал он. — Я с братом приехал. Как живешь, Агаш?

— Живу, — ответил тот же голос. — Где брат?

— Иди сюда, Николай, — сказал лесник. — С теткой познакомься.

В куче тряпья полулежала старуха в темной рубахе. Седые волосы были гладко зачесаны, лицо почти без морщин. Тетя Агаш была как две капли воды похожа на мою тетю Алену. Только без очков. Она должна была сейчас улыбнуться и спросить с неистребимой иронией учительницы, знающей, что я не выучил урок: «Без подсказки не можешь?»