Химмельстранд

Майвор глянула в зеркальце над головой. Джимми Стюарт так и стоит, прислонившись к багажнику, и глаза его слезятся от старости и усталости. А на самом деле что реальнее? То, что человеку снится, или то, что он видит собственными глазами?

Какую скорость включать? Первую или задний ход?

Вовремя сказано доброе слово... оно и оказалось решающим. Она посмотрела вперед — Дональд стоит перед машиной и смотрит на нее с презрением и злобой. Она улыбнулась ему — может, придет в себя? Чего не наговоришь в горячке... Но он, судя по всему, воспринял ее улыбку как издевку.

— Вылазь из машины, грязная сучка!

Вот тебе и доброе слово. Она включила первую передачу и что есть силы нажала на педаль газа. Колеса коротко пробуксовали по траве, и две с половиной тонны металла, резины и пластмассы рвануло вперед. Дональд выронил пакеты. Удар пришелся ему в живот. Он упал на капот, и машина впечатала его в стенку кемпера. Майвор бросило вперед, полыхнул белый взрыв, и она потеряла сознание. А когда пришла в себя, удивилась: весь мир погрузился в молочно-белую мглу. И не сразу сообразила почему — сработала подушка безопасности и придавила ее к сиденью.

Она с трудом выпростала тело из-под тугой подушки. В ушах звенело. Чтобы не потерять равновесие, ухватилась за верхнюю кромку двери и вылезла из машины.

Ой, ой, ой, вот как бывает...

Дональд так и лежал на капоте. Лицо с невидящими глазами обращено к ней. Рот подергивается, точно он хочет что-то сказать. Спросить? Или покаяться?

Майвор почувствовала на себе взгляд и обернулась. Джимми Стюарт смотрел на нее с любовью, состраданием и немой мольбой. Потом перевел взгляд на Дональда.

— Да, — сказала она. — Я знаю. Но это не так легко, как тебе кажется.

Джимми был уже совсем рядом... Поднял руку и погладил ее по щеке. Майвор зажмурилась. Единственное утешение — во всем есть своя логика. Дональд сам не раз повторял. Она оставила Джимми стоять и поднялась в кемпер.

Собранные инструменты так и лежали в корзине. Достала топорик и взвесила в руке.

На счастье, Дональд еще не пришел в сознание. Это немного облегчает дело. Она подошла к машине. Его левая рука лежала на капоте, касаясь ветрового стекла.

— Ты сам много раз говорил, Дональд, что хотел бы оказаться на его месте. Так что... не обессудь. Все так, как и должно быть, или как?

И, не дожидаясь ответа, опустила топор. Из глубокой раны чуть выше запястья фонтаном ударила кровь. Рука запрыгала на капоте, как выброшенная на берег рыба. Майвор прижала локоть, тщательно прицелилась и нанесла второй удар.

Повернула руку так, чтобы кровь фонтанировала на траву.

— Иди сюда, — сказала она. — Иди сюда, Джимми.

*

Hej, hej, Monica, hej pa dig Monica.32

Надоедливый мотив протискивается сквозь сжатые губы. Даже не шепот, скорее неравномерно выдыхаемый воздух. Он стоит на лестнице и смотрит, как крошечные ножки Эмиля стоят, как на ходулях, на ступнях Карины, и она вышагивает с ним по кухне. Мягкий утренний свет, в доме пахнет кофе и хлебом, солнце отражается в полированном металле тостера.

Hej, hej...

Все пропало.

Пахнет не кофе, а железом; это запах дыхания Эмиля. Запах крови. В груди у него все хрипит и клокочет. Каждый вдох может быть последним.

Голова Эмиля лежит у него на коленях. Он не имеет права так думать! Ниточка жизни настолько тонка, что может оборваться даже от мысли.

Не имеет права, а думает. Эти два слова, как удары колокола, гудят в голове, медленно и ритмично — все пропало.

Все про-па-ло все про-па-ло все про-па-ло...

Вот он сидит со сожженной спиной и гладит по голове Эмиля, чья жизнь, как пламя свечи, может погаснуть от любого дуновения. Емкость души недостаточна; он даже не в силах думать о рассказе Карины, но и ее жизнь сломана.

Все пропало.

Устроенная жизнь, счастье, любовь — случайности. Короткие мгновения, когда по неведомой и счастливой прихоти сходятся элементы пазла, и тогда можно спускаться по лестнице и напевать: Hej, hej, Monica... но беда уже караулит за углом и только и ждет, чтобы отнять у тебя все, что казалось вечным и незыблемым. И все не так, как думалось, и изящные символы бесконечности на самом деле не символы бесконечной радости, а две восьмерки. Хайль Гитлер.

Ноги Эмиля ритмично вздрагивают. Правая, левая, правая, левая, он словно идет по невидимой дороге.

Стефан осторожно потрогал крестик у него на груди.

Не уходи, мой мальчик... умоляю, не уходи...

И опять то же воспоминание — Эмиль стоит на ступнях Карины и хохочет, когда она медленно и осторожно шагает вперед. Учится ходить. Всем людям сначала надо научиться ходить.

Тогда Стефан ухватился за столб лестницы и замер... надо всеми силами постараться запомнить это мгновение, сказал он себе. В лучах утреннего солнца танцуют пылинки, светится прядь волос на лбу у Карины, светлый пушок на голове у Эмиля — сейчас Карина нагнется и поцелует его в темечко.