Хинд (СИ)

Теперь она подвозилась домой на белом мерседесе поздно вечером. Водители – всякий раз другие – были всегда пьяны, машина – всегда одна и та же – дребезжала, как стекляшки, брошенные в консервную банку.

Ганжа не знал, что ему делать с сестрой. Выгнать из дома всем – и ему было жалко, до битья унижаться не хотелось. Отец, не поступивщись принципами, прекратил разговаривать с Наргизой и ночью, когда она, пьяная и весёлая, входила в дом, громко хлопая дверью, изображал спящего, в то время как его жена суетливо вертелась вокруг дочери.

- М-мама, я в п-последний р-раз. – Всхлипывала Наргиза, валясь на непослушных ногах на пол и засыпая тут же, зажав в кулаке угол вязаного половика.

Мать звала Ганжу, Ганжа на глазах у матери, обступающих с боков сестёр тащил Наргизу в комнату, на кровать, под неперестающий срывающийся лепет о последнем разе. Во время этого полутораминутного пути от двери до двери по коридору царило настолько сочувственное молчание, словно и мать, и Элена, и Деметра – все верили, что раз действительно был последним, а не очередным.

Утром за завтраком делали вид, что всё как обычно – Наргиза к завтраку не выходила, просыпаясь лишь после обеда – об этом узнавали по стремительно мелькающей тени, стуку задвижки в ванной: Наргиза красилась перед вечером, не смывая с себя вчерашнюю косметику, отчего её полотенце в ванной постоянно сверкало сочетаниями всех цветов, случающихся в коллекциях теней, туши и помад.

По колдунам мать больше не ходила, к люли тоже не обращалась. В ход одно время пускались самодельные туморы, но и они оказались неэффективными. Разочаровавшись в магии, семья с ужасом ожидала развязки.

- Может, мы плохо молились АллахIу? – спрашивала Элена, но вопрос повисал в воздухе – лица родителей, сестёр выражали мрачное сознание покорности судьбе.

- Разве можно молиться АллахIу за пьяницу? АллахI узнает, что у нас в семье пьяница и накажет маму с папой. Ты хочешь, чтобы АллахI наказал наших родителей? Чтобы он узнал, что Наргиза пьёт алкоголь?. – Деметра украдкой таскала младшую сестру за ухо.

- АллахI и так знает. Он на небе. – говорил им Ганжа, если случалось ему присутствовать при этой сцене, на что сёстры отскакивали друг от друга словно ошпаренные; они побаивались брата за молчаливость.

Шло время. Советский Союз давно прекратил существование, отец пытался основать свой бизнес – прогорел, опять пытался – и опять прогорел, не дал пропасть семье работая то в одной, то в другой фирме директором чего придётся, полностью разуверившись в честности окружающих и ненавидя тех, кому в жизни повезло больше.

Мать приняла христианство, часто совершала поломничества к мощам, чудотворным иконам, стараясь выпросить у Всевышнего восстановления разрушенного семейного покоя.

Деметра корпела над учебниками – школа, институт, аспирантура. Тоже педагогический – но не математика, а филфак.

Нагриза с грехом пополам получила высшее образование, но образ жизни остался прежним – только теперь регулярно случались у неё периоды депрессии, во время которых она сидела, заперевшись в своей комнате, месяцами ни с кем не разговаривая.

Элену – самое красивое создание, когда-либо рождавшееся в семье, с лицом греческой статуи – пришлось забрать из школы, оформить экстернат и совместными усилиями Ганжи и Деметры пытаться натаскать на элементарные темы - хоть это и не было явно заметно со стороны, но Элена была непроходимо тупа. Мать не показывала её врачам, боясь диагноза “олигофрения”, впрочем, скорее всего, безосновательно – дочь усваивала всё, но ей требовалось на это значительно больше времени.

Летом всей семьёй выезжали на дачу в Ленинградский район, два раза были в Эстонии и раз десять – в Финляндии.

В 2005-ом году, Финляндии же его родители познакомились с семьёй из Турции – греки по происхождению, они считали себя турками, но всё же, заслышав греческую речь, сами подошли к сидевшим в кафе Румовым и на турецком спросили, знают ли они кого-нибудь в Трабзоне.

В Трабзоне Румовы не знали никого, но Румов-отец немного говорил по-турецки, а работающая по контракту в Финляндии семейная пара – по-русски. Завязалось довольно тесное общение, главным образом обусловленное тем, что у новых знакомых оказалось мало родственников и один-единственный ребёнок – дочь.

- Если они согласятся отдать её за Диму, то всё что у них есть – а они не бедные, отойдёт после их смерти нашему роду. Мне кажется, стоит попробовать. – сказала Румова-мать в тот же день и муж с ней согласился.

Ганжа воспринял знакомство с Айтен спокойно – она была откровенно некрасива лицом, но с хорошей фигурой и это его устроило. Родителей же Айтен устроили Румовы; а Айтен – то, что когда она вместе с Ганжой шла по улице, на них оборачивались люди – как и небольшом дождливом приморском городе, где она жила, так и в Санкт-Петербурге.

Сёстры же, особенно Наргиза, которой было уже около 35-и, восприняли предполагаемую невестку в штыки – им не нравилось то, что какая-то Айтен выходит замуж, а они до сих пор одни.