Осенью 1985-го, когда я активно ходил еще на Мишку, Сольми мирно завис у меня дома на «неделю рождения», и к нему, то есть ко мне, приезжало много всякого народа, которого он вызванивал по телефону от меня (надо сказать, что у многих москвичей тогда дома телефонных аппаратов не было, и они ходили или к соседям звонить, или в телефонную холодную будку, иногда с разбитыми стеклами, за двушку, то есть 2 копейки одной монетой, но говорить можно было хоть сутки, пока другие желающие не начнут возмущаться). Сольми на тусовку на Гоголя, Мишку, «Чайник» на Ноге или любую другую общепринятую никогда не ездил, предпочитая расписать мне стену или нарисовать пастелью или темперой картину на оргалите, его любимом материале. Он много стихов знал наизусть и постоянно читал всякие интересные книги. От него я впервые услышал стихи Бодлера, Гумилева и Волошина, узнал про искусство прерафаэлитов и про Альфонса Муху, его любимейшего художника, репродукции работ которого у нас днем с огнем было не сыскать, про архитектора Шехтеля, особняками которого и элементами декора Сергей просто бредил постоянно. Музыка у него в мастерской включалась нечасто, но какие-то песенки молодого Гребня его забавляли, хотя ему была интересна больше классика. Даже ходили с ним слушать орган в католические костелы в Москве и Риге.
К религии он относился как и ко всему – со стороны поиска забавного и умного, иногда перефразируя известные выражения. Сам же смеялся над своим высказыванием о том, что добро должно быть с кулаками[65]
, но это скорее от нашей беспомощности перед лицом силы и государства, и урлы. И про металлический пацифик советовал.